Акула пера в СССР

— Обязательно! — Ее глаза сияли, губы были такими притягательными, и мне дорогого стоило не поцеловать ее при всех.

Вправду жениться, что ли?

Глава 19, в которой появляются Волков и народный мститель

— Война оканчивается тогда, когда похоронен ее последний солдат! — рявкнул Волков. — И если кто-то не понимает, почему воинское захоронение — это место особой святости, то я объясню! Да!

Он и вправду был похож на волка, Василий свет Николаевич, надёжа и опора дубровицких предприятий деревообработки. Хищный взгляд серых глаз под лохматыми бровями, волевое лицо, крепкие желтые зубы, копна серых волос, жестких, будто проволока… Роста среднего, телосложения среднего, характер стойкий, нордический.

— Закон один для всех! — заседание Комиссии по сохранению историко-культурного наследия явно пошло не по тому сценарию, которое выстроил в своей голове партиец из райкома.

Волков рвал и метал:

— Почему ПДО проводит субботник, выделяет деньги на реконструкцию и благоустройство мемориала, а вы тихой сапой переводите их всяким бездельникам? — его узловатый палец ткнул чуть ли не в самое лицо второго секретаря. — Вы думаете, я это спущу вам с рук? Вы думаете, мне не наплевать на то, что в каком-то совхозе работают разгильдяи и лодыри, потерявшие семенной фонд? Пусть этим занимается ОБХСС! Це-ле-вы-е средства, слышали? Це-ле-вы-е! На реконструкцию мемориала, а не на покрытие бесхозяйственности во время посевной!

— Василий Николаевич, но как же взаимо… — начал было второй секретарь, но был жестко оборван.

— Это не взаимовыручка, это преступление, слышите? Если до конца недели не увижу деньги, с вами разговаривать будут совсем другие люди! Да!

— Н-но…

— Тут лошадей нет! Знаю я вас — нагоните школьников, студентов, чтобы на дурняк сделать работу, которую должны делать про-фес-си-о-на-лы! Знаете такое слово или нет? Школьников, конечно, привлекать нужно. Коллективный труд, да! Листья сгрести, мусор убрать — это да, это они могут. Но малярные, строительные работы? Чтобы потом всё равно мы с вами это переделывали? — Волков ощерился, иронично глядя на партийца. — Хотя чего это я? Вы-то ничего делать не будете. У вас туфли югославские, еще испачкаются.

Второй секретарь как раз и был из тех хлыщей в импортных костюмах. Товарищ Веселов, красивый и статный, как с картинки. И он явно пребывал в растерянности. Наверное, Сазанец уверял его, что всё в порядке, и никаких проблем не будет, а теперь он оказался по уши в дерьме.

— Я вижу, что вы темой не владеете, — отрезал Василий Николаевич, — потому заседание Комиссии объявляю закрытым. Да! Пресса, останьтесь. Подумаем с вами, как это всё подать… Чтобы не позорить товарищей. По срокам все понятно?

Нестройный гул голосов членов Комиссии стал ему ответом. Задвигались стулья, собравшиеся расходились. Вообще — это было нонсенсом. Руководитель градообразующего предприятия взял на себя еще и такую серьезную общественную нагрузку и относился к ней со всей ответственностью. Для Волкова война была делом личным — она закончилась, когда ему исполнилось пятнадцать, и с сорок первого по сорок третий год он рисковал жизнью, будучи партизанским связным, а потом дошел до Праги в качестве сына полка, встретив День Победы в пятнадцатилетнем возрасте. И здесь, в дубровицкой земле, лежало очень много тех, кого Волков знал в лицо, кому жал руку и с кем делил кусок хлеба.

— Белозор? Наслышан. Заметку о заседании Комиссии дать можно, но корректно. Я погорячился. Да! Всё это публиковать не следует. Вы человек разумный, думаю, сформулируете как положено. Мне из приемной докладывали — вам нужны передовики производства для статьи? Приходите завтра в заводоуправление, как раз всё обсудим. И заметку по сегодняшней теме приносите почитать — поправим, если что.

— Понял вас, Василий Николаевич, всё сделаю. Завтра в девять буду на проходной!

— Я их предупрежу, чтобы вас пустили, — Волков энергично кивнул. — Знаете, Белозор… Я ведь прессу читаю. И вот судя по вашим статьям, вы наконец поняли, чего хотите… Нет, не так. Вы решили жить по-другому, в корне изменить себя. Да! Все хотят, чтобы что-то в жизни произошло, и боятся, как бы чего не случилось. Вы перестали бояться. Я давно не боюсь. Кажется, мы сработаемся.

Он пожал мне руку на прощание своей сухой, крепкой, как черенок топора, ладонью и вышел вон из кабинета.

Если у Исакова энергия была жаркая, молодая, прыгающая — он заряжал ею людей, и хотелось бегать, прыгать и суетиться вместе с ним, то при виде Волкова желание было только одно: пригнуться и подождать, пока стихийное бедствие пронесется мимо. Его сложно было назвать позитивным и добрым человеком, но мало кто мог лучше него организовать и настроить работу в любом начинании, любом проекте. Кажется, всей Дубровице, а может быть, и всему Союзу повезло, что он выбрал светлую сторону и связал свою жизнь с производством. Из него мог бы получиться устрашающий злодей: какой-нибудь криминальный авторитет или большой чин в спецслужбах.