Акулы во дни спасателей

– Прости, – сказал Ноа.

Они приблизились к двери. Я поняла это, потому что гудение их голосов отдавалось в завитке моего уха.

– Ну и ладно, – сказал Дин. – Я же должон тебя защищать. Ты ведь один такой, да?

Голос его звучал так, словно он попробовал нечто такое, что ему совершенно не понравилось. Тем более теперь, когда он заделался восходящей звездой баскетбола и все вдруг заговорили и о нем тоже, а не только о Ноа. Но там, в комнате, он сказал: ты один такой. И это неожиданно прозвучало как правда. Мы ведь все видели, что происходит с Ноа, что он особенный. И если гавайские боги тут ни при чем, может, это новая наука. Или что-то типа того, я не знаю. Эволюция.

Больше Дин и Ноа ничего не сказали, потому что Дин открыл дверь. Я опомнилась, лишь когда щелкнула ручка, и успела отскочить, чтобы не свалиться им под ноги.

– Ну надо же, она подслушивала у двери, – фыркнул Дин.

– Кауи, – только и произнес Ноа, будто устал за миллион лет.

– Я ничего не слышала, – сказала я.

– А там и нечего было слышать, – ответил Дин, протянул руку и с силой взъерошил мне волосы.

В коридоре братья расстались без единого слова: Ноа с уке[36] рванул в гараж, Дин – в гостиную, наверное, телевизор, какой-нибудь матч. А я так и осталась стоять. Словно в собственном доме мне некуда было идти.

* * *

Каждый день на следующей неделе я возвращалась в рекреационный клуб, слушала напевы, начало репетиции. Обычно она проходила не в кафетерии, а в спортзале, но я все равно находила. Голоса звали. Я смотрела с порога. Когда все заканчивалось, девушки обувались, присев на корточки, раскалывались на группки. Куму открывали спортивные сумки, прятали в них ипу, сворачивали и складывали циновки, на которых сидели и по которым барабанили. И тоже обувались. Все уходили, пол в спортзале блестел, эхо напевов и ипу смолкало под потолком. Лишь тихонько гудела электронная табличка “выход”.

Что бы там ни было, в этом воздухе, оно питало меня, поверьте. Я приходила, слушала и даже иногда танцевала. А когда все заканчивалось, возвращалась домой, старалась еще сильнее, и учеба давалась мне легко. Для дополнительных баллов по биологии я собирала головастиков в дренажной трубе неподалеку от дома. Или подсчитывала сумму выпавших очков в игре в кости или в карты для дополнительных баллов по математике. Ко мне подходили после уроков, просили помочь с домашним заданием, меня всегда выбирали для совместной работы на лабораторных и викторинах. И все это я делала в Кахене.

* * *

Но после того чувака с Паркинсоном с Ноа все-таки что-то случилось. Он вдруг перестал принимать посетителей. Если в дверь стучали, маме с папой приходилось извиняться: он сегодня не выйдет, вроде бы неважно себя чувствует – и возвращать деньги, а несколько недель спустя у нас и вовсе не осталось лишних. Мама с папой сидели за столом с пустеющими конвертами, записывали длинные ряды цифр – делили и вычитали. Всегда вычитали.

Ноа обычно не объяснял, в чем дело. Говорил лишь: не могу, и все.

– Оставь его в покое, – предупреждали мама с папой, заметив меня у двери гаража, по другую сторону которой Ноа играл на уке. Печальные сложные песни, иногда с таким количеством одновременно летящих нот и аккордов, будто у него была третья рука. Потом они звали его в дом и втроем падали на диван. Телевизор заливал их лица то синим, то белым светом. Пока мы с Дином выполняли за Ноа его часть работы по дому, окей? Подметали полы, мыли посуду, убирали в туалете.

– Не делай ничего, – говорил Дин, по запястья в мыльной пене, пытаясь выловить последние вилки.

Но однажды я сделала. Дин принимал душ после баскетбола, мама с папой ложились спать. Ноа был в гараже, но не играл на уке. По крайней мере, какое-то время.

Я вошла в гараж, он сидел в дальнем углу, возле верстака, на котором папа держал охотничьи и рыболовные снасти. Автомобильные инструменты и прочее. Ноа, согнувшись и спустив штаны до колен, сидел на складном стульчике. Спиной ко мне.

Я подкралась тихонько, как таракан. Пахло старым деревом, Ноа странно вздыхал. И что-то сжимал в руке. Что именно, я не видела, он держал руку низко, и я подошла ближе, чтобы посмотреть. Когда до него оставалось футов пять, я нечаянно пнула крышку от бутылки. Та со стуком отлетела куда-то в темный угол, Ноа вздрогнул.

– Эй… – начал он, пытаясь прикрыться. Но я шагнула ближе. Он не успел спрятать то, что держал в правой руке.

Охотничий нож, длинный, толстый, зубастый. Вверху на левом бедре, там, где кожа была намного светлее, виднелся свежий порез. Сочилась кровь.

Мы заговорили одновременно. Я хотела знать, что он делает, он отвечал: уходи. Но я устала уходить. Я спрашивала, не больно ли ему, не позвать ли маму с папой.

– Нет, – сказал он. – Нет-нет-нет. Это не случайность.

– Ясно, что не случайность, – ответила я. – Ты видишь здесь кого-то еще с ножом в руке?

Он со стуком бросил нож на верстак, будто это о чем-то говорило. Например, что все кончено. Из пореза капала кровь. Ноа просто смотрел.

– Исправь, – сказала я.

– Не могу, – ответил он.