Акулы во дни спасателей

Говнюк. Но в беге он меня ни разу не победил, да и вообще в спорте, было видно что у него нет никаких способностей к этому, не то что к учебе или музыке. И я упорно тренировался с ним или без него, и в конце концов двигался по площадке легко и плавно точно река, и не было никого круче меня. Иногда брал Ноа с собой в парк играть в защите если больше не с кем было играть, даже позволял ему набрать пару очков чтобы все в-за правду, но потом перехватывал мяч и побеждал. Ноа еще долго ходил со мной в парк, хотя знал то, что ему все равно не выиграть.

Но тогда после нового года, после раны и боли и после того как к нам со всей округи стали приходить хромые, после чувака с Паркинсоном, с каждым из них Ноа становился все больше и больше… чужим. Что то в нем ломалось, как я теперь понимаю. Порой я просыпался среди ночи не знаю почему, разумеется, поворачивался лицом к комнате, а Ноа не спит, иногда его не было, я слышал как он в ванной роется в шкавчике с лекарствами, может, пробует по очереди все чего там есть. Или он был в комнате, сидел скрючясь над моей коробкой с травой, будто над бомбой в “Миссия невыполнима”, на следущий день считаю — разумеется, не хватает. Даже не знаю умеет он скрутить косяк или просто ее ел. С ним явно что то творилось, вроде и незаметно, но ребята в школе шептались в коридорах как всегда, а мама с папой и не скрывали то что думают, с ним что-то не то. Он как будто сломался. Хотя по прежнему приносил домой медали от директора школы и все такое.

Потом я как то вернулся домой пораньше в выходной, а Ноа на кухне роеться в маминой сумочке. Я спросил, что он делает, он сказал ничего, а я такой: “Приди уже в себя”. Он сперва ничего не ответил, и я понял, что прав. Мы с ним стояли и думали о том что с ним происходит, эти его способности. И как мы оба видим, что он не дотягивает до того чего все от него ждут. А он такой: “Ты все время берешь у нее деньги”.

Это была не совсем правда. Ну да, иногда я брал деньги у ей из сумочки, но только когда мне было нужно чуть чуть на что-нибудь важное — отдать долг Роланду, если у меня торговля не шла, может, “Макдоналдс” после тренировки и за день возвращал в четыре пять раз больше, как только у нас с Роландом снова все хорошо. То есть я никогда не брал просто так лижь бы взять.

И я спросил Ноа:

— Тебе-то они зачем?

Он пожал плечами.

— Иногда мне чего-то хочется, понимаешь? — ответил он. — Те же шорты из специальной коллекции “Квиксилвер”. Да хотя бы банку колы купить, не спрашиваясь ни у кого.

Само собой я понимал о чем он.

— Между прочим, — продолжал он, — я зарабатываю нам деньги, за людей, которые приходят за помощью. И имею право взять чуть-чуть из этих денег. В отличие от тебя.

— Ни хрена ты уже не зарабатываешь, — ответил я. — И давно.

— Ну-ну, — сказал он, — наверное, мне надо попробовать выйти на средний балл “С”[47], как у тебя, и так же делать уроки, да?

Мы стояли близко, он вынул руку из маминой сумки и попытался пройти мимо меня в нашу комнату. Но я уперся рукой ему в грудь.

— Стоять, — сказал я. — Не нарывайся.

— Отвали, — сказал он, но взбесили меня не слова. Его глаза были громче рта, я видел то, что он думает обо мне с высока, как будто семья дерево и он знает кто из нас гниль.

И я его ударил. Со всей дури — мой кулак, его нос. Он упал, я встал коленом ему на грудь и хотел ввалить еще. Но он закричал, вышла мама, кажеться из душа. Мы о ней совсем забыли. Завернутая в полотенце, темная гавайская кожа скольская, еще в мыле, длиные волосы въються и блестят, она пыталась удержать полотенце подмышками и одновременно оттащить меня от Ноа.

Чем больше мама дергала меня и орала чтобы я прекратил, тем больше ее руки говорили кто ее любимчик — все эти годы — так что я развернулся и ее тоже ударил. Сильно. В школе я дрался всего пару раз да и то классе в седьмом, так что даже ударить Ноа по настоящему для меня было не обычно, я раньше никогда так не делал. В нашей семье ни кто не разу ни кого не ударил так, как я тогда ударил маму. То есть когда я ее ударил — когда почуствовал яркую искру кости ударившей в кожу, — я понял то, что превращаюсь в какого то не знакомого урода.

Мама, конечно, крепкая. Выпрямилась, до щеки даже не дотронулась, спросила:

— Что ты делаешь?

А я хотел ответить, исправляю ему, но тут мамино полотенце соскользнуло. Я не хотел, но все равно увидил растяжки, густые курчавые волосы у нее на лобке, а когда она наклонилась, ее сиськи обвисли как у козы. У меня живот крутило от стыда. Я по прежнему сидел на Ноа.

— Слезь с меня, — сказал он.

— Ни за что, — ответил я. — Ты сам не знаешь, что делаешь.

— Как и ты? — спросил он.

В другой бы раз мама такая: ребята, вы мне даром не нужны, я найду где спрятать пару трупов и мы с вашим отцом наделаем новых детей, только теперь к счастью они все будут девочки. Сейчас она ничего подобного не сказала.

Я позволил Ноа меня спихнуть. Он направился в гараж но потом передумал, вышел из дома и хлопнул дверью. Сетка задрожала, скрипнули петли, затрещала рама.