Акулы во дни спасателей

Но если высыпать все наши деньги в чашку, она оказалась бы полупустой. Твоему отцу повезло устроиться на полставки в один из отелей — место, о котором мечтали все, — но на полный день его не взяли, как и в ресторан с хорошими чаевыми, ему приходилось обслуживать номера, и он, возвращаясь, рассказывал мне об оставленных на балконах практически нетронутыми тарелках ахи[14], на которые слетаются майны, о вулканах одежды на полу в номерах. У этих хоуле по две пары одежды на каждый день отпуска, говорил он, две на каждый день.

Не успел он устроиться на работу, как практически сразу ее потерял — отель закрыли, Сезонная Реорганизация. Мне же урезали часы на складе ореха макадамия. Еда наша стала проще, какая уж тут “пирамида питания”. Твой отец делал что мог: то подрядится красить стены, то работает в саду, пару дней корячился на ферме у друга. Я устроилась в гриль-бар на несколько вечеров в неделю. Мы возвращались домой — спину ломит, ноги отваливаются, голова гудит — и передавали вас друг другу: один со смены, другой на смену. Но смены случались все реже и реже, и в конце концов мы вдруг обнаружили, что подсчитываем на калькуляторе, сколько еще выдюжим.

— Долго мы так не протянем, — как-то сказал твой отец. Был поздний вечер, вы уже спали. По соседству лаяли собаки, но звук был негромкий, и мы привыкли. В золотистом свете настольной лампы казалось, будто наша кожа вымазана медом. В глазах твоего отца стояли слезы. На меня он старался не смотреть, и я вдруг поняла, что давно не слышала его дурацких шуток. Тут я испугалась по-настоящему.

— Сколько? — спросила я.

— Может, пару месяцев, а дальше начнутся проблемы, — ответил он.

— И что будем делать? — уточнила я, хотя знала ответ.

— Позвоню Ройсу, — сказал он. — Мы уже это обсуждали.

— Ройс живет на Оаху, — заметила я. — Это пять билетов на самолет. Другой остров, большой город. В городе жить недешево.

Но он уже встал и пошел в ванную. Включился свет, потом вентилятор, зашипел кран, забарабанила вода о раковину, отец отдувался, влажно причмокивал: умывался.

Мне вдруг захотелось что-нибудь расколотить, до того все было мирно и покойно. Твой отец вернулся в спальню.

— В общем, я решил, — сказал он, — буду торговать телом. Маху[15] получат мою околе[16], а дамы — мой бото[17]. Я сделаю это ради нас. Я сделаю это ради тебя, — помолчав, добавил он и оглядел себя в нашем длинном зеркале: он был без рубашки. — Сама посмотри. Сколько секса в этом теле.

Я хихикнула, обняла его сзади, обхватила за грудь, не обращая внимания, что та чуть обвисла, словно у щенной суки.

— Я, пожалуй, заплатила бы за это, — сказала я.

— Сколько? — усмехнулся в зеркале твой отец.

— Смотря что включено. — Я скользнула левой рукой вниз, под резинку трусов.

— А что бы вы хотели? — спросил он.

— Мммм, — протянула я. — То, чего я хочу, потянет доллара на два, на три.

— Эй! — Он вытащил мою руку из своих трусов.

— Плачу поминутно. — Я пожала плечами, твой отец фыркнул, но тут же замолчал.

— Нам придется продать не только мой член, — сказал он.

Мы присели на край кровати.

— Кауи и Найноа донашивают вещи за Дином, — сказала я. — И получают в школе бесплатные обеды.

— Знаю.

— Что у нас вчера было на ужин? — спросила я.

— Саймин и спэм[18].

Твой отец встал. Подошел к столу, наклонился и ухватился за его край, словно собирался передвинуть.

— Пятнадцать долларов, — сказал он.

Выпрямился, вздохнул, положил ладонь на комод:

— Двадцать пять долларов.

— Сорок, — возразила я.

— Двадцать, — покачал он головой.

Он перетрогал все вещи, которые видел: семидолларовую лампу, двухдолларовую фоторамку, шкаф, набитый пятидолларовым шмотьем; общая сумма наших жизней уложилась в четырехзначное число.

* * *

С математикой я никогда не дружила, зато видела, к чему все идет: отключение света, график уплаты долгов, душ из ведра. Через три дня после этих подсчетов мы отвезли вас в школу, я вышла на шоссе, в сумке у меня лежал охотничий нож вашего отца, я поймала попутку до Хило, чтобы бесплатно проехать сорок миль, войти под знойным дождем в гавайское отделение Восьмой программы[19] и подать заявление.

— Что вас сюда привело? — не то чтобы недружелюбно спросила женщина за стойкой; смуглые руки в веснушках, блузка без рукавов, складки кожи под мышками. Она могла быть моей сестрой, она была моей сестрой.

— Что меня сюда привело, — повторила я. Если б я знала ответ, не стояла бы там, взмокшая от здешней жары, не выпрашивала ваучер на жилье.

* * *