– Татьяна, двери моего кабинета открыты для вас в любое время. Не говоря уже о потайном лазе в моё сердце.
Слава богу, во время моих неловких расшаркиваний и смущённых благодарностей начмед вернулся в реальность и что-то там начал увлечённо рассказывать Караиму Антинохьевичу. Я быстренько ретировалась под благовидным предлогом, потому что хотела как можно быстрее домой, принять ванну и спать.
Но так просто уснуть мне не удалось. Вначале позвонила утром ещё такая злобная, а сейчас приторно-мармеладная Светлана Петровна – начмед по акушерству и гинекологии – и заголосила в телефонную трубку:
– Нет, какая же ты умничка! Я никогда в тебе не сомневалась! Надо же…
– Да-да. Спасибо, – говорю. – Вы всегда так чутко… реагируете. – И положила трубку.
Надо ли говорить, что ещё с полгода вся больница считала меня любовницей академика?!
Спустя пару минут позвонил Олег и жалобно проныл:
– Мне так плохо, Алексей Гаврилыч меня вдул по самое не балуй, а мужики удрали.
– Олег, отправляйся в ад! – сказала я и выдернула телефон из розетки.
Едва прислонив голову к подушке, вдруг…
…очутилась в кафе на набережной Сены. За соседним столиком сидели Пабло и Сальвадор. И вдруг последний начинает реветь – как запойный. Наземь плюхнулся, орёт:
– Не могу больше! Ой, не могу, Паблуша! Чёта у меня там не того-ентаво…
– Чё ты не можешь-то? Галку окучить, что ли?! Говорю тебе, нельзя на русских бабах жениться!
– А это не я – она сама! – голосит Сальвадор.
– Ладно! Не шуми, пошли в мою мастерскую! У меня о прошлом годе такой же «абрикос» с Ольгой вышел. Да не ссы – там делов на пять сек – шкуру оттянуть да оттяпать кусок! Пошли! Да абсенту прихвати – нож протереть!
Проснувшись в холодном поту, я весь день листала альбом Куинджи! Ну его, этих импрессионистов и прочих кубистов. Куда как лучше реализм. Радуга. Море. Крым. Ночь. Степь. Одно плохо – зря они в биографической части альбома фото Архипа Ивановича, играющего в шахматы с Менделеевым, вставили. Так и кажется, сейчас один другому заголосит: «Не могу больше! Ой, не могу, Дмитрий! Чёта у меня там не того-ентаво…»
Помощь Караима Антинохьевича мне действительно однажды очень пригодилась. Но та история совсем не походила на рождественскую сказку со счастливым концом. Потому что было совсем не смешно, а страшно.
А смеяться всё равно надо. Без смеха жизнь – не жизнь, а сплошная санкомната.
История о надувательстве
Давным-давно, когда «Обитаемый остров» был всего лишь скромным романом Аркадия и Бориса Стругацких, а не диафильмом стоимостью в пожизненный бюджет безбедного проживания всё ещё остающихся в живых ветеранов Великой Отечественной войны, врачи любили пошутить. Это теперь они серьёзные, как хмурая туча, потому что Лига защиты пациентов от лечения не дремлет, а только и ждёт, когда же незадачливый эскулап возьмёт да и надругается над честью и достоинством этого самого пациента, с особым цинизмом использовав смертельные для психики словосочетания вроде: «Ну что же вы, батенька, так себя запустили?», «Вы бы ещё позже пришли. Причём сразу к патанатому!» и «Как можно было собственноручно засунуть стакан в задницу?!» Врачи нынче не шутят, а надувают щёки, изредка улыбаются (предварительно пройдя специальный курс обучения коммуникативным технологиям и получив заверенный министерской печатью сертификат) и всё больше молчат. Вслух ничего не говорят, не заглянув предварительно в пятнадцатитомник «Пособия словарных конструкций и фразеологических оборотов, разрешённых к употреблению в беседах с пациентами. Одобрено Минсоцздравом» и не позвонив своему адвокату с чужого телефона. Потому что таковы они, реалии настоящего, – скажешь пациенту: «Примите аспирин!» – И всё. Считай, небо уже в клеточку.
Тогда же, когда я работала в большой многопрофильной больнице размером с добрый уездный город, врачи шутили, как последние дураки. И не только с пациентами, но и друг с другом. Подшучивали с особой жестокостью. Да так, что актёры театра, игравшие «про Ленина» и «про фашистов», могли лишь восхищённо присвистнуть. Или неодобрительно покачать головой. Такие это иногда были нехорошие шутки.
Шутили все подряд. Особенно чувство юмора было гипертрофировано у врачей хирургических специальностей. В качестве своеобразной компенсаторной реакции на профессиональную вредность постоянно воздействующих на психику хирургов горя и печали окружающей пациентской среды.
И общие хирурги шутили, отбивая аутоперкуссию на вздутых ещё с бессонной ночи животах. Гастрохирурги частенько нервно смеялись, хватаясь за проекционные боли своих собственных язв. Торокальные сипло хихикали. Отоларингологи гнусаво хмыкали, пуская солнечные зайчики налобными зеркалами. Гулко хохотали травматологи, забавно жужжа дрелями. Интеллигентно улыбались нейрохирурги, наигрывая частушки на пилке Джигли. Взахлёб веселились акушеры-гинекологи, выколачивая «Турецкий марш» ложками акушерских щипцов. Ну и урологи, конечно, любили острые и хронические приколы.