Аквариум

Но сейчас, пытаясь хоть немного заглянуть в свое будущее, Егор понял, что увидеть дочь – это первоочередная задача. Все остальное, что он там себе уже робко напланировал, подождет.

Шел домой, думал с чего начать. Наскрести на полет в Марбелью? Как он там их найдет? Да и оставшихся денег хватит максимум на оформление визы и перелет в один конец. А там же ведь надо будет где-то жить, что-то есть, пока будут продолжаться эти поиски иголки в стоге сена. Занять? Не́ у кого. Единственный вариант – продать квартиру. А потом? Увидеть дочь, быть посланным на хер бывшей женой и вернуться на Родину бомжом?

Да и хер бы с ним! Зато увижу!

Под подошвами хрустел снег, воздух был чист, прозрачен и морозен настолько, что приходилось дышать через нос, обернув рот шарфом, тут же покрывшимся белой изморосью. Ноги, привыкшие к долгим прогулкам, неутомимо отмеряли квартал за кварталом.

"Сначала, все-таки, в суд" – решил Егор, почти дойдя до дома. "Насчет всяких там документов – это только догадки, надо знать точно. Жалко, завтра суббота, до понедельника придется ждать… Ну, пока в сети полазаю, хоть почитаю, что там, да как, при разводах. Баран, бля! Три месяца потерял! Хотя, если вспомнить, какие это были месяцы – хорошо, что, вообще сейчас по улице шагаю. Давно ведь мог или в гробу лежать, или в смирительной рубашке слюни пускать".

Тягомотина российской бюрократии обрушилась на Егора всей своей ленивой неповоротливостью в понедельник. Полдня в Загсе. Получил свидетельство о разводе, которое ему почему-то забыли дать в сентябре. Следующие полдня в суде. Запись на прием так и не получил. Во вторник все-таки назначили на следующую неделю, скупо объяснив, что дни уже предпраздничные – суета, неразбериха, так что придется подождать. Если б не препараты, циркулирующие в крови Егора, встреча с чиновниками могла закончиться очень плохо. И для чиновников, и для Егора. Для последнего, скорее всего, вообще, плачевно. Но, скрипнув зубами, Егор стерпел равнодушно-презрительные слова и ушел домой ждать.

А в среду вечером зазвонил телефон. Явление за последние месяцы для него редкое и необычное. "Наверное, менты наконец вспомнили". – подумал Егор, пытаясь по звуку звонка определить местонахождение мобилы. Определил, поднял с пола, взглянул на экран и чуть не выронил телефон из рук. Сердце екнуло. Номер был, явно, не местный.

Не дыша нажал "ответить" и услышал родной до резкой боли во всей груди голосок:

– Папочка! Папочка, это ты?

– Да, мое солнышко! Как я рад тебя слышать, как я соскучился! – на глаза навернулись слезы.

– Папочка! Я тоже соскучилась, мне так без тебя плохо! Папа! Забери меня отсюда домой… Папа, пожалуйста!

Голос сменили рыдания. Сердце Егора начало проламывать ребра.

– Что случилось, зайка?! Тебя кто-то обидел?

– Папа, мне здесь очень-очень плохо! Я так тебя люблю, папочка! Дядя Саша меня совсем не любит, а мама…

Звонок оборвался.

Егор, судорожно тыкая непослушными пальцами в экран, перезвонил. Раздались три длинных гудка, а потом вызов оборвали. Он позвонил еще раз. Оборвали на первом гудке. Еще раз и еще. Телефон выключили. Минут тридцать он, как параноик звонил и звонил, натыкаясь на холодный металлический голос, твердивший ему, что абонент недоступен. Наконец, села батарейка. Егор швырнул телефон в дверь и медленно сполз по стене. Сел на пол. Его трясло. В ушах до сих пор звучал отчаянный голос и плач дочери.

Потом который раз пострадала ни в чем неповинная квартира, а точнее, ее интерьер и мебель. Егор разбил в кровь костяшки пальцев и лоб о стены и шкаф, порезал ногу, после удара по двери, стеклянные вставки которой со звоном обрушились на плитку коридора, чудом не отрезав пальцы, а только вскользь пройдясь по голени. Душу рвали на части острыми когтями безграничная жалость и любовь к дочери и такая же безграничная ненависть к бывшей жене и пидору, который сейчас был ее мужем. Великая Китайская стена, с таким трудом возведенная вокруг его сознания в больнице, перестала быть Великой и трещала по швам, зияя то тут, то там проломами от стенобитных орудий орд лохматых свирепых дикарей, накатывающих на нее волна за волной. В мозгах пронзительной сиреной воздушной тревоги гремел вопрос "Что делать?!"

И тут, впервые за полтора месяца мелькнула мысль о бутылке. Даже, скорее, не мысль, а условный рефлекс, приобретенный за долгие годы злоупотребления, и, оказывается, до сих пор прятавшийся где-то в глубине головы. Сбегать в магазин, купить, залить весь этот ужас этиловым спиртом, пока огонь, бушующий внутри, не сжег его полностью. Егор даже обулся, схватил ключи, кошелек, прикоснулся к дверной ручке… А потом посмотрел на себя в зеркало, висящее в прихожей, и замер.

Нет. Все-таки не зря его лечили. Здравомыслие каким-то чудом выжило в приступе безумия и сейчас еле слышно сказало ему слабым, но не терпящим возражения, голосом:

– Так ты не поможешь ни себе, ни, тем более, своему ребенку. Это не выход, а наоборот, путь совершенно в другую сторону.