Аквариум

Я не испытывала ни особой радости, ни возбуждения. Ближайшее будущее не радовало меня. Я ощущала себя примерно так же, как много лет назад перед пугающим зданием интерната, когда родители, уезжая, оставляли меня среди других детей на попечение суровых классных дам. Тогда у меня подгибались колени: я готова была побежать вслед за родительским автомобилем. Теперь же, в Ньюарке, у меня не возникло желания взять билет и полететь обратно.

Потом мне как раз хватило времени, чтобы в душе как следует проросли семена страха: такси почти час простояло в пробке у заставы Нью-Джерси и потом еще полчаса в туннеле Холланд, несмотря на то что к управлению автомобилями у них допускается ограниченный контингент.

В шестидесятые годы отец унаследовал от своей тетки квартиру на Грин-стрит. В те времена Сохо постепенно утрачивал былую славу гангстерского квартала развлечений, но встретить там хиппи было немыслимо. Одно время он сдавал квартиру, но почему-то не продал ее, даже столкнувшись с серьезными материальными проблемами из-за участившихся запоев матери. И сейчас квартира кое-чего стоит. Отец ждал меня на улице. Я вылезла из такси и оказалась в его объятиях раньше, чем успела выпрямиться.

Кажется, мне было неприятно: он прижался ко мне нижней частью своего тела. Обнял меня не как дочь, а как возлюбленную. Нет-нет, не думай, пожалуйста, мой отец никогда не домогался меня, просто он уже не осознавал разницу. Он очень радовался, что я приехала, и стремился передать эту радость мне. Таксист и тот выглядел растроганным, запихивая папины деньги в карман рубашки после того, как выставил мои вещи на тротуар. Сразу же схватившись за сумки, отец уже тащил меня в дом.

Он приготовил для меня самую большую и красивую комнату с тремя окнами. Высунувшись в окно, я увидела город — до Брум-стрит на юге и Принс-стрит на севере. В Нью-Йорке это обычное дело: видно далеко, потому что улицы прямые.

В квартире стоял запах болезни. Хотя по отцу пока ничего не было заметно — он выглядел спортивным и жизнерадостным. Правда, волос на его голове осталось гораздо меньше, чем тогда, на похоронах матери, и они были совершенно седыми, а морщины в уголках рта стали гораздо глубже. Да и запах от него был совсем не таким, каким я его помнила. Раньше от отца исходил аромат лимона и древесины. Теперь же я ощущала какой-то сладковатый грибной запах. Запах старости.

Ни единым словом отец не упрекнул меня в том, что я не сообщила своего адреса и ни разу не написала, наоборот, изо всех сил старался показать, как он рад, что я приехала. А потом, когда избежать разговора было уже невозможно, всячески давал понять, что воспринимает годы разлуки как удар судьбы и нисколько не винит в этом меня. Возможно, он даже понял, что произошло тогда, у могилы матери (иногда у меня складывалось впечатление, будто он видит меня насквозь), но почти до самой смерти он не заговаривал об этом, а я не спрашивала.

В первые недели отец с восторгом увлеченного экскурсовода показывал мне город. Как страстный поклонник Нью-Йорка. Наверное, из-за того, что он так много путешествовал, подлинная Америка — Юг или Средний Запад не могли его удовлетворить. Он даже стыдился настоящих американцев, красношеих водителей грузовиков в клетчатых рубашках с самодовольными жирными лицами. Когда рядом оказывался некто с голубыми волосами или в розовом свитере, отец замечал, показывая на провинциалов: „Сегодня ночью его замучают кошмары“, или: „Ей будет что рассказать, когда она вернется в свою глушь, в штат Огайо“. Я была благодарна отцу за неожиданные каникулы и снова по-настоящему к нему привязалась.

Мы оба старались не говорить о матери и не критиковать друг друга, хотя некоторые его привычки ужасно меня раздражали (конечно, мои его тоже нервировали), и если бы он раз в три недели не ездил в больницу, находившуюся в Маунт-Синаи, где проходил курс лечения, мы вполне могли бы питать иллюзию, что так все и будет продолжаться вечно. Поблекшие воспоминания о Германии мне не хотелось сохранять — они были мне не нужны. Как и отец, я постепенно полюбила этот город.

Конечно, на мое настроение влияло и то, что денег у меня теперь водилось в избытке. Первое время отец каждые несколько дней совал в мой карман по пачке долларов, но очень скоро предоставил мне полное право распоряжаться счетами, велев тратить столько, сколько захочется. Денег, мол, хватит.