Аквариум

Однажды на такой вечеринке я разговорилась с ударником, преподававшим в Бостонском колледже Беркли. Я приятно провела с ним время, а потом он проводил меня домой. Услышав, что я собираюсь в Сохо пешком — больно уж ночь выдалась красивая, — он настоял на том, чтобы довести меня до дома. Все-таки большой город, сказал он, а Джулиани[44] — не Господь Бог. Мы зашли поужинать, продолжая болтать: темы у нас не кончались, но в какой-то момент я спросила себя, а не назло ли Калиму я завязала это знакомство.

Когда перед моей дверью музыкант мужественно стал прощаться, я пригласила его войти и попыталась заманить в постель. Но ничего не вышло. Он уже почти разделся, когда я сказала, что мне придется еще кое-что преодолеть, дело, мол, совсем не в нем, я с радостью его снова увижу, если он вновь отважится пойти на риск. Он воспринял это с юмором, и мы принялись одеваться.

Когда зазвонил телефон, я как раз застегивала ему рубашку. Это был Калим. По голосу я догадалась, что снова говорю с „Джекилом“, и поэтому не бросила трубку. Калим сообщил, что сейчас в Париже, а завтpa едет дальше, в Брюссель, он надеется, у меня все в порядке и, конечно, у моего отца тоже. Он, дескать, часто обо мне думает и носит мои ключи повсюду как талисман.

— Выброси их, — сказала я и, воспользовавшись его растерянным молчанием, повесила трубку.

Потом молча подошла к Сиднею (так звали ударника) и опять стала его раздевать. Все получилось прекрасно, он мне действительно нравился, и я старалась, чтобы все произошло именно так, как произошло.

— Тебе достаточно было минутного разговора по телефону, чтобы „преодолеть“ твои трудности? — спросил он потом, когда мы, уже сонные, лежали друг возле друга.

Я ответила правду:

— Достаточно.

Сидней стал моим другом, и нам было хорошо вместе. Мне совершенно не мешало, что он женат. Когда он приезжал, я радовалась, когда его рядом не было — тоже. Бывают любовники, по которым не скучаешь, но все равно радуешься им. Сидней был таким. А Калим никогда больше мне не звонил…»

Я прервался, потому что захотел принести себе еще кофе, но замер у окна, увидев, что над Джун колдует массажист. Она лежала голая на массажном столе, а чьи-то волосатые руки терли и разминали ее тело. Массажист стоял возле стены, и я видел ее целиком. Точнее, только спину — потому что Джун лежала на животе. Мне она показалась очень красивой.

Когда массажист взялся за ягодицы — он занимался ими весьма обстоятельно, то и дело возвращаясь к ним в процессе работы над позвоночником, плечами и руками, — я заметил, как они двигаются под его руками, и подумал вдруг, что сама она никогда так не сможет. И удовольствие Джун вряд ли получает, ведь она не чувствует его рук.

Я подождал, пока она с помощью массажиста перевернулась на спину: он подхватил ее под мышки, легко приподнял, положил на стол и стал массировать. Ее груди слегка свешивались набок. Хотел бы я быть массажистом. Уж я бы постарался, поскольку то, что он делает сейчас, она скорее всего ощущает.

Груди он тоже массировал. Правда, сосков не касался, но, надавливая большими пальцами на ключицу, сдвигал их книзу. Потом возвращал на место, отчего они шевелились, и я догадался: это он делает для себя. Вряд ли такому учат: слишком уж неприлично. Но Джун, лежавшей с закрытыми глазами, это, похоже, нравилось, и я мысленно выдал ему разрешение. Должен же он, доставляя ей удовольствие, что-нибудь с этого поиметь? Как минимум эрекцию.

Не отходя от окна, я наблюдал за ними до конца сеанса. Он помог Джун сесть, — когда она садилась, ее взгляд упирался прямо в мои окна. Она потянулась, подняв руки над головой, и улыбнулась. Быстрым движением, так, чтобы массажист, занятый в это время креслом, ничего не заметил, Джун взялась обеими руками за колени и развела ноги. Для меня.

Массажист обошел вокруг стола, подхватив сзади, усадил ее, по-прежнему обнаженную, в инвалидное кресло и завернул в купальную простыню, подсунув свободные концы под плечи и ягодицы. Очень заботливо и профессионально.

Сварив кофе, я снова сел за компьютер. Массажист внизу запихивал в свою машину складной стол — я видел его, возвращаясь из кухни. Замигало имя Джун: «Ты здесь?»

Барри. Да. Тебе понравилось?

Джун. Очень. Я снова чувствую себя живой. Ты смотрел?

Барри. Да.

Джун. И это все, что ты хочешь сказать?

Барри. Не понял.

Джун. Считаешь, что наблюдать за другими нехорошо?

Барри. Честно говоря, да. Я ведь не знаю точно, хочешь ты, чтобы я смотрел, или просто принимаешь как данность.

Джун. Прочитав мою историю, ты должен был понять.

Барри. Я знаю теперь, чем ты с ним занималась и что тебе это доставило мало радости. У меня с ним ничего общего. Я не хочу того, чего хотел он. Я его ненавижу.

Джун. Знаю. Однако я-то все та же. И я хочу, чтобы на меня смотрели. Видел, как я раздвинула ноги?

Барри. Видел.

Джун. И как?

Барри. Что — как?

Джун. Мне бы хотелось, чтобы ты считал меня красивой.

Барри. Я считаю тебя красивой. Очень. Завидовал массажисту.

Джун. Не стоит. У тебя есть то, чего нет у него.

Барри. Что же?