Аквариум

Джек и Эзра помогали мне во всем. Точнее, они-то и делали все, что нужно, а мне только время от времени приносили какие-то бумажки на подпись. Оба чуть ли не радовались тому, что самое тяжелое позади. Друга не вернешь, и теперь следовало решить практические вопросы. Меня это не раздражало, я ведь и сама, признаться, ощущала облегчение, а тоска, что периодически накатывала на меня, была в значительной степени замешана на моей жалости к себе, отец — содержание и смысл моей жизни в последние месяцы — лежал в гробу, и отныне мне самой предстояло решать, что делать дальше и где жить. Я казалась себе очень одинокой. Но не так, как с Калимом. С ним к этому чувству примешивалась боль. А сейчас только страх перед пустотой.

В день похорон друзья отца утратили вдруг свою энергию. Эзра, казалось, вот-вот заплачет, Джек молча застыл у могилы и внимал проповеди священника с отсутствующим видом. Когда гроб опустили в землю, Эзра громко взвыл, его отчаяние передалось мне и вывело из оцепенения: все поплыло перед глазами, я зарыдала.

От могилы нас уводил Джек. Одной рукой обнимал Эзру, другой — меня, поддерживая и направляя, показал путь к выходу.

— Хочется побыть одной, — сказала я через несколько шагов и ощутила его руку на своем на плече.

Эзра поцеловал меня в лоб и попросил в ближайшие дни зайти к нему по поводу завещания. Джек вежливо протянул руку и проговорил:

— Тебя он любил больше всего на свете.

Я осталась на кладбище, наблюдая за могильщиками, как они забрасывают могилу землей, и в какой-то момент перестала плакать. Может, просто иссякли слезы, но скорее всего их равнодушная работа вернула меня к реальности, где отныне не было отца.

Могильщики уехали, я снова подошла к могиле и села на скамейку. Не знаю, сколько времени прошло, и не могу сказать точно, о чем тогда думала. Но кое-что все-таки помню. Я думала, что вот отец лежит сейчас на глубине метров двух подо мной, словно какая-нибудь вещь, которая вскоре сгниет. А ведь еще совсем недавно он был моим последним родным человеком на этой земле. И когда он еще не был вещью, то любил меня больше всего на свете…»

Джун спала. До сих пор мне не приходилось видеть, как она спит. Я встал, чтобы ополоснуть лицо, по пути в ванную бросил взгляд на ее окна и остолбенел, поняв, что она, по-прежнему без одежды — купальная простыня не в счет, — лежит на своей кровати. Коленки ее едва не касаются подбородка, а ничем не прикрытые ягодицы обращены прямо ко мне. Я видел тень, где начинаются ноги, будь у меня подзорная труба, не устоял бы и воспользовался ею. Интересно, это опять специально для меня или просто простыня задралась кверху, обнажив ее бедра? С большим трудом я все-таки отвел взгляд.

«Я почувствовала, что у меня затекли ноги, — пришлось помассировать, похоже, я их отсидела. Потом наконец поднялась и обернулась. И увидела Калима. Он стоял метрах в двадцати — тридцати, опершись рукой о надгробие, и смотрел на меня. Не знаю, что я почувствовала: мне хотелось и убежать, и плюнуть ему в лицо, и позвать на помощь, и в то же время упасть в его объятия. Помню только, что он подошел, очень серьезно на меня посмотрел, положил ладони на мои плечи и сказал:

— Мне очень жаль.

Я не заплакала, не кивнула, не произнесла ни слова, просто стояла и ощущала тепло его ладоней на своих плечах. Потом он предложил: „Пойдем“, и мы пошли.

Дома я легла на кровать и закрыла глаза. Я слышала, как Калим что-то пьет на кухне, потом он пришел ко мне, разделся и сел на кровать. Не открывая глаз, я его остановила: „Не хочу“.

— Знаю, — отозвался он и стал меня раздевать. Я не сопротивлялась, даже помогла ему, потом снова легла. Он вытащил из-под меня одеяло, лег сзади, укрыв нас обоих, обнял меня и затих. Я чувствовала его тело, грудь Калима прижималась к моим лопаткам. Потом я заснула.

Когда я проснулась, было темно, Калима рядом не было. На кухонном столе я обнаружила его ключ на тонкой золотой цепочке и записку, написанную по-английски: „Я нужен тебе, я здесь“.

Было около трех. Я засунула руку между ног, чтобы понять, чувствую что-нибудь или нет, даже провела пальцами снизу вверх, но ничего не произошло. Не было возбуждения, не было тела. Это меня утешило. Разве можно совместить скорбь по отцу с сексуальными желаниями?

Я убедилась, что сейчас здесь был другой Калим. Калим-ангел, который оказывает мне поддержку, потому что я в этом нуждаюсь, и не создает неприемлемую для меня ситуацию.

Порывшись в книгах отца, я остановилась на антикварном издании Рильке и просидела над ним до утра, пока снова не почувствовала усталость.