«Аквариум». Геометрия хаоса

«Мне казалось, что на «Мелодии» всё создано для того, чтобы работать было неудобно, — жаловался Титов. — У Тропилло было просто, а здесь ты оказываешься в чужом помещении, с чужой энергетикой и в чужой власти... Я помню ужасный дискомфорт от некомпетентности обслуги, неудобства звука и ограниченности по времени. Всё происходило в спешке, и нервы у всех были на пределе. Поэтому альбом получился смятым».

Как стало понятно позднее, концепции и чёткой драматургии у «Равноденствия» не было. Сильные композиции не получили правильного студийного прочтения, а песня-загадка «Наблюдатель» вообще выглядела инородной и сыроватой. Кроме того, группа оказалась не сыграна, а вокалу Гребенщикова не хватало чуткого продюсерского уха.

«До этого мне казалось, что у нас появилась возможность играть полусимфоническим звуком, с применением скрипок, виолончели, флейты и аккордеона, — объяснял Борис в одной из бесед. — От примитивизма «Синего альбома» мы пошли вперёд, до идеи «Равноденствия», предполагая завоевание новых гармонических территорий. Теоретически этот альбом мог стать нашим венцом, но нам не хватало студийного директора, своего Тони Висконти. Человека, который мог бы подсказать технические нюансы или контролировать моё пение.

В итоге запись превратилась в кошмар, поскольку никто не мог сыграть ровно, а те, кто записывал, не могли записать то, что игралось».

Обстановка в студии становилась нервной, как и на концертах в «Юбилейном». У здания Академической капеллы, где проходила запись, вечно толпились поклонники. Входные двери не закрывались, вахтёр отлучался попить пивка, а в здании не было ни охраны, ни списка гостей. Романтичные русалки вились вокруг барабанщика Пети и путались под ногами. Аппаратура регулярно ломалась, Борис частенько вспыхивал, Сева напрягался, да и остальные музыканты часто раздражались.

Это не афишировалось, но сессия прошла в полувоенном положении. По одну сторону от линии фронта находился Всеволод Гаккель, по другую — остальные ветераны «Аквариума».

«Возможно, у меня тогда был синдром, который соответствовал какому-то психическому отклонению, — признавался Гаккель. — И насмехаться надо мной начинали все. Это не была реакция какого-то одного человека. Я обострённо реагировал, когда реагировали на меня. Это была моя защитная реакция, моё собственное замыкание, которое напоминало шизофрению. Наверное, есть медицинское определение, и какой-то конкретный синдром соответствует такому состоянию».

«Было очень тяжело — Гаккель то приходил, то уходил, — рассказывал Борис. — Я периодически заманивал его обратно, потому что было жалко: группа-то хорошая. «Ну давай ещё раз попробуем!»... Суть конфликтов на «Равноденствии» состояла в том, что Дюша и Сева не очень чисто пели. На ровном месте они начинали орать друг на друга, и дело доходило чуть ли не до драки — вместо того, чтобы заранее выучить свои партии».

Пик конфронтации пришёлся на композицию «Партизаны полной луны». Записывались сразу после обеда, но по факту ничего не получалось. В итоге Всеволод Яковлевич не выдержал и выпалил в лицо Гребенщикову: «Как ты можешь предполагать, что мы это сделаем, не имея времени на репетиции?»

По версии виолончелиста, после его вокального дубля Дюша, Титов и БГ начали вповалку хохотать. Смеялись долго, без тормозов и без пауз. Тогда взбешённый музыкант сунул виолончель в брезентовый чехол и выбежал из студии — прямо на мостик через канал Грибоедова. Фактически этот поступок означал уход Гаккеля из группы.

«Я находился в идеальном расположении духа и безошибочно знал, что именно я делаю, — объяснял мне Гаккель. — Я не связываюсь с идиотизмом... К сожалению, после восемнадцати лет опыта я всё дальше ухожу от этого детектора. Но в то время я абсолютно точно знал, что это — единственный правильный путь, по которому мне следует пройти».

Любопытно, что, когда альбом готовился к переизданию, Жене Гапееву всё-таки удалось найти в архивах «Мелодии» заповедные исходники — широкие километровые плёнки. И после их прослушивания кое-что стало понятно. До этого автору казалось, что звукорежиссёр «Равноденствия» — случайно или специально — отрицал все земные законы звукозаписи. Но, как выяснилось, это было жестоким заблуждением. Гапеев утверждает, что в конечном результате виноваты не музыканты или звукорежиссёры, а устаревшие советские ГОСТы и особенности финальной обработки звука. Не скрою, меня его монолог впечатлил — местами он тянул на научное открытие.

«В студии стояла допотопная аппаратура, в которой не применялись системы шумопонижения, — терпеливо разъяснял ситуацию звукореставратор «Отделения ВЫХОД». — На этой сессии использовалось много струнных инструментов, и если просто записывать ансамбль, то на плёнке постоянно будет что-то шипеть. На самом деле Гурджи нормально всё зафиксировал, но на записи в геометрической прогрессии росли шумы. Я думаю, что в конце их решили «пригасить» и срезали все верха. Или включили фильтры плюс аналоговые шумодавы — и звук резко просел».