Аквариум (сборник)

В палатке Валеры не просто душно, но как-то затхло душно, прокурено насквозь, к тому же и перегар – кислый такой, тошнотный запах. Гремучая эта взвесь только подтверждала его мысль о распаде, вызывала мстительное, злорадное чувство.

В палатке не повернуться, к тому же в изголовье, где стояла на ящике «Спидола», были протянуты какие-то провода, видимо, ведущие к водруженному на столб снаружи «колокольчику», через который Валера вечерами врубал на весь лагерь свои любимые песни, хочешь не хочешь, а слушай: «Клен кудрявый да клен кудрявый…».

Артем почти профессионально обшарил раскладушку, аккуратно застеленную шерстяным одеялом, порылся в ящике, который Валера использовал как стол, и за ним, но ничего, кроме пустых водочных бутылок, разной автомобильной ерунды да многочисленных пачек «Примы», не обнаружил.

Быт Валеры был суров и аскетичен, пожалуй, даже в большей степени, чем у самого Артема. Откуда-то – то ли из ящика, то ли из-под подушки – вывалилась книжка, какой-то, судя по обложке, третьесортный детектив, заложенный в самом начале обрывком газеты.

В завершение и из-под раскладушки был извлечен небольшой чемоданчик, который наудачу оказался не заперт и, естественно, тоже был тщательнейшим образом исследован. Увы, кроме нательного белья и кое-какой другой одежды ничего, не обнаружилось.

Икон не было.

Их по-прежнему не было нигде.

Но Артем, несмотря на это, ощущал какое-то покалывание в груди – вроде нетерпения: вот-вот, сейчас, еще немного…

Но – не было.

Однако не свидетельствовало ли это самое покалывание, что он на правильном пути? Ведь именно такое покалывание и нетерпение он ощущал почти всегда на раскопках, когда, еще не будучи ни в чем твердо уверены, они тем не менее (как потом оказывалось) были близки к цели. Покалывание было знаком, физическим проявлением его замечательной интуиции, которая уже не раз подтверждалась.

И сейчас Артем чувствовал, причем очень отчетливо, что Валера явно замешан. Даже его противная ухмылка у Николая о чем-то говорила.

Короче, Валеру следовало потрясти. Серьезно. Впрочем, и способа особого не нужно изобретать. Спиртное. Валеру надо было просто как следует угостить, а там уж попробовать расколоть.

Словно в подтверждение перед его внутренним взором, смутно и сумрачно, всплыли темные древние лики – те самые…

Поманили.

Чуял Артем, сидя на сильно промятой посередке раскладушке, как раз там, куда сейчас вдавливалось его крупное тяжелое тело (в отличие от щупленького Валеры): близко иконы…

МОЛОЧНАЯ ПОВИННОСТЬ

Если вы не пробовали никогда парного молока (разве такое возможно?), то, не обессудьте, вы не знаете, откуда произошел мир.

Такая вот максима.

А молоко было действительно парное, без дураков. Самое настоящее. Не холодное – из погреба или холодильника, не из пакета, не из бутылки, а прямо из-под коровы.

Его можно было не любить (а Гриша Добнер, которому в детстве его просто навязывали и заставляли пить чуть ли не насильно – для здоровья, терпеть его не мог), но это когда именно из пакета, когда кипяченое. А тут оно белело и пахло из их огромной алюминиевой экспедиционной фляги с двумя ручками по бокам, как пахнет что-то очень родное, уютное, бесконечно чистое и, безусловно, не только полезное, но насущно необходимое для здоровья. В его белизне и запахе чудилась некая первозданность, а также словно бы отсвет какой-то нездешней чистоты.

Сергей Торопцев, в отличие от Гриши, молоко всегда пил охотно и помногу – ему нравилось и холодное, и теплое, хоть из бутылки, хоть из пакета, лишь бы только не кипяченое, потому что кипяченое и он не любил. Особенно пенки. Парное – совсем другое дело. Он так и сказал Грише, которого от парного пучило (мама-врач говорила, что это – колит): «Пьешь и чувствуешь, как прямо в кровь идет».

На этот раз их очередь тащить флягу на ферму, а потом, уже наполненную, обратно.

Естественно, Сергей и Гриша не могли по пути не обменяться жизненным опытом. Сергей, например, мог выпить целую канистру. Ну, не канистру, конечно, но кувшин точно. Или литровую банку. Грише, в отличие от него, похвастаться было нечем, да и откуда ему было знать, сколько он может выпить, если он когда и пил, то всегда под нажимом родителей или бабушки и не больше стакана.

Правда, неделю назад и он попробовал, вместе со всеми, когда они только-только приехали сюда. Приходившие взглянуть на новоприбывших юных археологов бабульки из ближних домов жалостно вздыхали: бледнющие-то какие, худенькие, им бы молочка попить парного, сразу бы пришли в себя…

Потом одна принесла в стеклянной пол=литровой банке, другая, отведайте, касатики, попейте, своя коровушка, хорошая, не молоко – настоящие сливки, ну и так далее. Ребятки попробовали – и понеслось… Полились молочные реки между кисельными берегами. Ребятки пили, восстанавливая захиревшее здоровье и расплачиваясь выданными родителями карманными деньгами. Заслышав о таком ажиотажном спросе на молоко, потянулись к лагерю и другие хозяйки.