Аквариум (сборник)

В глазах узнавал, в формах носа и губ, в цвете волос, хотя, случалось, и ошибался, но чаще – нет. Было приятно и утешительно знать, что ты не один такой, и твои родственники – не одни, а их, соплеменников, людей одной национальности, довольно много, и все живут, у всех семьи, родственники, дети и внуки, друзья, значит, ничего особенного, а тем более – страшного. Ну и что, если он, Гриша Добнер, – еврей? Еврей и еврей, в конце-то концов, что с того? Не напоминай ему об этом, не давай время от времени понять так или иначе, что он – нерусский, то и вообще бы благополучно забыл, не вспоминал бы (зачем ему?).

Однако напоминали. То так, то сяк. Разговоры всякие. Евреев, дескать, не любят, потому что они распяли Христа. А вот Гриша где-то читал, что сам папа римский признал: не евреи, а римляне. Почему-то нужно было, чтобы кто-то признал и оправдал, а без этого евреи оказывались виноватыми. Но и с признанием все равно. Уж если на протяжении многих веков так считалось, что могло измениться после какого-то одного признания, даже если и папы римского? К тому же можно подумать, что все вокруг такие уж верующие. В церкви – да, видел, старушки, иногда пожилые мужчины, редко-редко юноша или девушка, но вокруг почти нет. Удивительно. Ссылались на Христа, в которого мало кто верил. Или верили тайно? Или сам факт, что все-таки кто-то распял, угнетал настолько, что не могли простить?

Загадочно.

Или вот по радио, телевидению и в газетах часто ополчались на государство Израиль, вроде как очень агрессивное по отношению к арабам. А заправляли в этом Израиле, где, кстати, в большинстве своем жили евреи, некие сионисты, то есть капиталисты, но еще и хуже. Советский народ осуждал происки евреев-сионистов, бросавших тень на всех евреев, в том числе и не живущих в Израиле, а значит, и на Гришу, его родных и близких.

Шут его знает, где находился этот Израиль, чуть ли не в Африке или где-то рядом, его и на карте почти не видно, такой он крошечный. А писали о нем столько и таким он представлялся опасным, что казалось – он огромный, не меньше Америки, которая его, между прочим, почему-то поддерживала. То есть не почему-то, а по вполне понятным причинам – там тоже было много сионистов, все они очень богатые, а где деньги – там и власть. Тайная черная власть денег. Сионисты были чуть ли не как фашисты, хотя и евреи. Это евреи-то, которых миллионы погибли от рук фашистов.

Разобраться в этом было трудно, тем более что кое-кто из знакомых родителей евреев очень хотели или собирались в этот самый воинствующий сионистский Израиль. Некоторые уже сидели на чемоданах, как улавливал Гриша краем уха из родительских разговоров полушепотом, и ждали разрешения, кого-то не выпускали, и они, уволившись с работы, чуть ли не бедствовали… Как тут понять?..

А еще дядя Яков, конструктор на каком-то крупном предприятии, брат мамы, часто, а в последнее время особенно часто, выпив за каким-нибудь очередным праздничным застольем (мама любила собирать родственников), говорил закручинившись: «Если бы я жил не здесь, у меня давно бы все было. И вилла, и машина, и яхта…», – на что мама сердито возражала ему: «Ну где бы ты еще мог жить, ну где? Ты абсолютно российский тип. И зачем тебе яхта?» – «Где жить? – распалялся дядя. – Да где угодно! В той же Америке. С моей-то головой!..»

Голова у дяди действительно была что надо – с самого детства, когда он из найденных на помойке деталей собрал нечто вроде мотоколяски, на которой с грохотом разъезжал по местечку, где жила тогда их семья. История эта была семейным преданием и про нее часто вспоминали, не уставая восхищаться дядиными способностями. И после дядина голова тоже пользовалась успехом – во время войны его не отпустили на фронт, хотя он рвался, выдали ему бронь, и он где-то на Урале делал танки. В общем, его ссылки на собственную голову отнюдь не были пустой похвальбой. Не случайно же он, помимо прочего, был лауреатом Государственной премии, и в газете о нем писали. Не последний он был человек, дядя Яков, однако почему-то хотел жить в другой стране. «Овчинка выделки не стоит», – говорил он про свои успехи. Да и слишком все это трудно давалось, по его словам, слишком много нервов. К той же Государственной премии, которой было удостоено именно его изобретение, примазались, по его словам, люди, к изобретению не имевшие никакого отношения. Но от них во многом зависело, получит ли он ее или нет – и куда было деваться?

Оставалось только возмущаться между своими.