Аквилея

А потом с мокрыми волосами ворваться в лавку отца, он прижмет ее к себе, она подарит ему эту свежесть и соль, запах ее волос, смешанный с ароматами моря. Никто не любил ее так, как мама и как отец. Кроме… кроме Бога. И кроме еще одного человека, который никогда не приходил в ее сны. Она давно ему это запретила.

Если бы просто — тот берег, то море, тот полёт, хотя бы на несколько мгновений… Проще было бы потом погружаться в серые сумерки аквилейской зимы, проще проживать свою немощь и старость. Разве трудно подарить ей сегодня этот сон?

Но она снова была у Горы. Нет, не на прежнем месте, не там, где прошлой ночью. Позади — многие десятки, может быть, сотня ступеней или просто гладких камней, по которым прошли те, кто знал, наверное, как надо. Она не знает и злится.

И эти прошедшие и теперь бесплотные люди — словно хор в театре, обращаются теперь к ней, но она не видит и не слышит их. Хор поет прекрасную поучительную песнь, он всё объяснит, расставит по местам, укажет ей волю автора трагикомедии, именуемой жизнью. Но только если она сумеет его расслышать. Но перед ней — молчащий упрямый старик.

Он сидит на камне под невысокой аркой, творением рук человеческих, словно здесь начали строить дворец, но передумали, едва наметив вход. А впрочем, дворец на месте. Это сама Гора со всей ее каменной тяжестью и небесной простотой, это камни, ветер и песок, и еще души тех, кто прошел здесь до нее. Это образ Церкви, вдруг понимает она. И у входа сидит Старец, чтобы выслушать, обличить, наставить. Он привратник, мимо него не пройти.

Его капюшон все так же слегка приподнят, чтобы удобней было слушать. Но сколько можно требовать слов и поступков от нее? Она не знает: она — слаба и растеряна, она — потеряла всё главное и не знает, ни как без этого жить, ни как это вернуть. И вот теперь на руках — эта вечно спящая, едва дышащая девочка-младенец, бледная и безмолвная, как и этот строгий старик. Она бы покормила ребенка, если бы было чем, но груди давно иссохли. Она бы спела ей песню, но голос рождает только хриплый крик: «как надо, скажи!» А главное, девочке не нужна ни пища, ни песня. Она погрузилась в дремоту, уходит в начальное небытие, говорит этому миру: здесь всем будет лучше, проще без меня.

— Как надо?

Ей кажется, что сейчас, если только она пробьет своим криком его немоту и получит ответ хоть на одно маленькое «как», Старец вытащит все остальные нужные ей ответы, размотает клубок в длинную нить. И от крика — разбивается хрустальная высота восточного неба, пепельная серость камней, душный воздух горы сгущается, становится прохладным и сочным.

Вокруг — совсем другие горы, высокие, зеленые, добрые. Там она жила долгие и радостные годы — прежде Аквилеи. В самый жаркий день лета можешь ты там подняться по руслу к живому роднику, который ошпарит стылой водой, словно там, под горой, медленно тает огромная глыба льда. А может, так оно и есть? Только надо не забыть взять большую палку и постукивать по камням перед собой, разгребать траву — вежливо напоминать змеям, чтобы дали тебе дорогу. Если же встретишь озабоченного желудями кабана или самого хозяина леса — медведя — тут уже дорогу уступай ты, и поскорее… Правда, страшнее медведей оказались люди, но не надо, не надо об этом. Даже во сне — не надо.

И медведи ей ни разу не встречались — земля, которую она привыкла звать своей, была к ней добра. И небо — оно здесь ближе и проще, было привычней, чем в чинной торговой Аквилее. И вот этот мир зелени и сини она собирается покинуть ради чего угодно, только другого, — ради серой аквилейской хмари, которую никогда не видела прежде — и которую будет видеть до конца своих дней. И хорошо бы, думает она, этот конец пришел поскорее.

Рядом — родные лица, соседи, братья и сестры по вере. Эта община юна и прекрасна, как горные луга под облаками, около двадцати лет назад переселилась она в эту долину с побережья, чтобы отделиться от нечестия, чтобы жизнь их текла размеренно, по вере. Но теперь Паулина собирается в большой и чужой город, в котором никогда не была, в обитель суеты, в гнездо язычества. И с ней — двое мужчин.

Их провожает всё селение, это ясный день в начале осени, снег еще не лег на самые высокие вершины, дороги еще долго останутся проезжими. Вряд ли они сумеют вернуться до весны, эти мужчины. Она сюда не возвратится, хотя пока сама об этом не знает наверняка. Но догадывается. Не найдет она в себе сил смотреть на могучие горы, слушать привычный шелест речушки — они были свидетелями тому, что случилось. Не сможет ступать по траве, которая помнит дорогие шаги, и знать, что по этой траве никогда не пробежаться ее внукам. Возврата в прошлое нет, а что до дорогих могил — за ними присмотрят. Для встречи в вечности нет нужды привязываться к костям.

Но всё это она объяснит себе потом, а сейчас стоит на дороге у края селения вместе с двумя своими спутниками, обнимаясь на прощание с каждым и с каждой, кто остается.