Аквилея

Прошло три года, я всё это почти позабыл. Старшая сестра вышла замуж, мы переехали в Италию, в родовое поместье моей матери, где уже почти ничего не напоминало о славе отца и всё вокруг твердило лишь о её красоте, и я, казалось, и думать забыл о тех словах… но тут, в Италии, среди наших рабов уже завелось какое-то новое учение, они отпрашивались у матери на свои сходки, она насторожилась и велела им всё объяснить ясно. Так я впервые услышал о Нем — об Иисусе, который был распят и взял на себя грехи мира, а тем, кто пойдет за Ним, обещал вечность с Богом.

Нет, не стоит так ухмыляться, Мутиллий, — Феликс обвел взглядом всю свою аудиторию, — я знаю, что ты хочешь мне ответить и не буду с тобой спорить об этом. Я могу только рассказать о собственном выборе. Всё — совершенно всё, что только беспокоило меня, что не давало заснуть — обрело отныне свой смысл и ответ. Я понял, что смерть — не завершение бытия, не погружение в серую безразличность, а итог земного пути, как бы выход из школы во взрослую, настоящую жизнь.

Я не сразу принял крещение: прошел еще год сомнений, разговоров и подготовки, и я не хочу утомлять вас подробностями. Главное вот что: я обрел свою небесную любовь.

Но еще не нашел земной. Мне… мне знакомо телесное чувство, именуемое Эротом, я изливал семя в утробу, но отринул всё это, приняв веру, — да, по правде сказать, всё это было детским торопливым опытом, и сладость в нем мешалась со страхом и стыдом. Некий мудрый человек однажды сказал, что греховное удовольствие тем отличается от безгрешного, что воспоминания о нем не согревают, а ранят душу, — как же он прав! Впрочем, всё это я отринул, как уже сказал, и принес покаяние, надеясь, что по милости свыше мне будет указан мой путь, моя земная любовь.

Но по каким признакам я распознаю ее? И если окажется, что я полюбил девушку, которая… не разделяет моей веры, должен ли я отказаться от недостойного чувства (но как?), или есть другой путь?

Феликс обвел глазами собравшихся. Ему было стыдно, что он, стремясь столько сказать о главном, говорил почти исключительно о себе самом, о своих слабостях и глупостях, что выболтал, на самом деле, куда больше, чем собирался.

— Не кори себя, Феликс, — почти ласково отозвался… нет, не Констант, он хранил молчание, а именно Аристарх, — жизнь глубже наших представлений о ней.

Констант молчал, словно чего-то выжидая. А иудей пробормотал себе под нос:

— Ах, как знакомо! — впрочем, так пробормотал, чтобы все могли его слышать.

— Да как же так, друг, — Мутиллий все же не утерпел, — ты всё перевернул вверх дном. Греческий язык, хвала богам, обилен смыслами и словами, и ты всё время называл любовь словом ἀγάπη, — этим вашим новомодным словечком, которое у вас значит, что сами захотите. А ведь в Элладе много есть других слов: дружеская привязанность φιλία или восхищение στοργή, и, разумеется, Ἔρως — имя божества Эрота, которого ты, упрямец, отказываешься почтить, изнывая под его стрелами!

— К чему спорить, — снова отозвался Аристарх, пока Констант молчал, — если ты, ценитель слов, можешь сам рассказать о своей к ним любви? Или о любой другой, которую готов будешь назвать земной или небесной.

Феликс был благодарен Аристарху за спасение от позора и немного сердился на Константа — его духовный наставник не пришел к нему на выручку. А Мутиллий, он же Филолог-любослов… что и говорить о нем! Все это было сотни раз с ним обговорено, другого и не стоило от него ожидать. Пусть теперь, в самом деле, попробует он.

— Соглашусь с другом моим Феликсом, — начал Мутиллий с азартом гончей, которая напала на след, — а также с великими мужами древности в том, что небесная Афродита (пусть мой друг и избегает этого имени) много выше и ценнее земной, пошлой и свойственной людям низкого склада, как убедился и сам Феликс. Хотя… что же постыдного в том, чтобы удовлетворить возникшую страсть к прекрасной девушке или благородному юноше, если, разумеется, это не нарушит законов божеских и человеческих?

Какой разнообразной бывает Афродита земная (вслед за героями Платона изберу для своей речи именно это имя), мы знаем прекрасно. Одно дело флейтистка на пирушке, или гетера в свободный час, другое дело — возлюбленная женщина свободного происхождения или же — не надо морщится, мой друг, — юный красавец, с которым разделяешь не только часы досуга, но и ночное ложе. И совсем иное (мне, правда, еще не знакомое) — законная супруга, которая произведет для тебя подобающее потомство.

Но что значат все они перед лицом вечности? Ровным счетом ничего, как согласится наверняка и мой друг, принявший это восточное учение за нечто небесное. Проходят годы, вянут былые чувства, морщины бороздят милое прежде лицо, складки желтого жира под дряблой кожей скрывают очарование юности, как волны бурного моря топят обломки корабля — и где тогда ты, Эрот?