Аквилея

Места Мутиллиев были в пятом ряду, но сбоку — так, не самая знать, но и не последние люди в городе. И Феликсу как гостю семьи полагалось одно из этих мест. Он устроился на овечьей шкуре, покрывавшей холодный мрамор сиденья, огляделся — знакомых вокруг было не так уж много: череда лиц, известных всему городу, пара-тройка человек из тех, кого он встречал на собраниях, да так, по мелочи, знакомцы с улиц да с рынка. Делии не было. Константа, впрочем, тоже, но высматривал он скорее все-таки Делию.

Театр чуть волновался, как море под умеренным ветром.

— Здорово, отшельник, что я тебя сюда все-таки вытащил, — вполголоса сказал ему Мутиллий. Причиной его прихода, он, разумеется, считал свои пылкие речи в защиту комедийного искусства — да умел ли он вообще видеть в окружающем мире что-то, кроме слов, которые произносил, читал или слушал? Но Феликс не стал спорить.

А впрочем, для спора и времени не оставалось. На сцену вышел актер в узнаваемой маске Пана, или же Пролога — того, кто служит для зрителей проводником в мир представления, кто вырывает их из обыденности и вводит в сказку, чтобы затем скрыться с глаз, надеть другую маску и начать дурить их уже всерьез. Но сначала надо же их к этому подготовить!

— Встречайте, люди, Козопас Веселый я…

— Они написали новый пролог! — восторженно зашептал Мутиллий, — совсем новый, не Менандров!

Соседи зашикали: не мешай слушать.

— Встречайте, люди, Козопас Веселый я,
Кого так любят люди аквилейские,
Чей светлый день они сегодня празднуют.
А это что?

(он показал широким, нарочитым жестом на скену, расписанную в виде идиллического загородного дома)

…А это домик в Аттике,
А может статься, домик-то не в Аттике,
А может статься, домик-то в Италии,
А может даже в Аквилейском округе,
Который нам знаком получше Аттики.
Мы вам представим детище Менандрово,
Но с нашим, италийским украшением,
На современный лад. А в этом домике
Живет старик один угрюмый с дочерью.
Меня он прежде тучными чтил жертвами,
Да что-то перемена в нем заметная...
К добру ль она — смотрите, люди добрые!
А вот и рассудительный сосед его,
И юноша, что проживает в городе,
И увлечен он стариковой дочерью.
Как раз вот тут, вот в этой самой рощице
Любились, было дело, в Тиберналии[59]…
Итак, старик и этот пылкий юноша
Идут сюда и по пути беседуют.
А мне пора к моим вернуться козочкам!

И пока он, забавно выкидывая коленца, уплясывал в сторону скены, откуда-то сзади, со стороны зрителей донеслось призывное:

— М-еее! Ме-еее! Я ко-озочка! Попаси-иии меня-ааа! — низким мужским басом. Безобразничали ли зрители, или таков был творческий замысел, разобрать не удалось, но хохот грянул. Феликс поморщился тупой и неприличной шутке.

На место Пана, он же Козопас, он же Пролог, уже выходили двое: рассудительный Лахет и пылкий влюбленный Херей. Они обсуждали, как нелепо ведет себя Демарх и как важно убедить его, пусть даже при помощи обмана, выдать дочь за Херея, который ее любит на самом деле, в отличие от пустышки и балабола Никандра.

Было как-то особенно приятно (и немного стыдно за эту приятность) думать, что толпа смотрит на эту пошлость и видит только плотское, только, как во вчерашнем нелепом сне, «размножение». И даже Мутиллий, ходячая библиотека, может едва ли не всю комедию прочесть наизусть — но ведь он совсем не понимает, о чем в ней на самом деле речь. Здесь и сейчас, в этом амфитеатре, кроме Аристарха и Феликса, и может быть, актеров, да и то не всех — многие ли понимают, многие ли вообще способны это понять, оторвавшись от животного блеяния?

Но вот Херей отправился восвояси, а навстречу Лахету из дому вышел Суеверный Демарх. Разговор начался, как обычно, с обмена новостями…

— Что может быть со мной, Лахет, хорошего?
— А что с тобой?
— О, мой Создатель праведный!
На правом башмаке я ремешок порвал.
— Ну, так тебе и надо, бестолковщина!
Уж он давно истлел, а ты все жадничал
Купить другой…