Аквитанская львица

Людовику пришлось собрать все коварство в своем сердце, чтобы сделать этот шаг. Бароны переглянулись: а их молодой король оказался не промах. В любую минуту Людовик, ревностный христианин и враг магометанства, готов был отказаться от своего вероломного по отношению ко всему крестовому походу плана, но картина, представшая в загородном дворце, укрепляла его в решении бросить Антиохию — и бросить как можно скорее. Как наваждение, как проклятие.

С одобрением встретили бароны новый план своего короля. Жоффруа Анжуйский, прозванный Красивым, мрачно усмехнулся:

— Не устану повторять: я давно горю желанием как можно скорее преклонить колени у Гроба Господа нашего и помолиться на могиле моего благородного отца Фулька. А заодно познакомиться со сводным братом — юным Балдуином. Что за птица?

Кажется, Людовик выразил общую мысль. Никому не хотелось лезть из огня да в полымя.

И теперь, перед франками, на военном совете, Раймунд Антиохийский чувствовал себя преданным, как и предано было дело всего христианского мира на Востоке.

— Что вы говорите, ваше величество? — вставая со своего кресла, грозно спросила Алиенора. — Мой благородный Людовик?

Все взгляды были прикованы к королеве. Каждый знал, что ее роль в королевстве велика, но сейчас она намеревалась заслонить своего короля. Поставить его на место. Воззвать к его разуму, а если не получится, то унизить.

— Все уже решено, ваше величество, — ответил Людовик.

— Что значит, решено? — она метнула на мужа гневный взгляд. — Решено было отнять у Нуреддина Эдессу! Решено было оградить Антиохию от нового удара! Вот что было решено еще в Европе! Во Франции! И к этому призывали нас папа римский и Бернар Клервосский!

Аквитанцы хмурились и недоумевали — по лицам северных баронов было видно, что они приготовились к подобному решению короля заранее. Но почему не предупредили их? Впрочем, ответ был прост. Потому что не захотели поставить в известность королеву, их южанку-Алиенору, и ее дядюшку аквитанца Раймунда Антиохийского. Этот великолепный сюрприз был предназначен Людовиком для любимой жены и многоуважаемого свояка.

— Мы идем в Иерусалим, — твердо сказал Людовик. — Это мое последнее слово — слово вашего короля и сюзерена, — он обвел взглядом всех собравшихся в этой зале баронов. — Мы выполним священный обет и преклоним колена перед Гробом Господа нашего. И только потом решим, когда и с кем нам воевать.

Бароны горячо шептались. Но Алиенора и тут поразила всех мужчин разом.

— Я не пойду с тобой в Иерусалим и не пущу своих вассалов с тобой! — громко, чтобы слышали все, сказала она. — Они останутся со мной — защищать Антиохию! Слышишь, Людовик, они останутся здесь!

Это был скандал — ситуация была подобна предвестию грозы, когда меркнет небо и от подступающей тишины сжимается сердце. Даже первые бароны королевства, не говоря об антиохийцах, не решались встрять между мужем и женой. Как стратеги, Раймунд и Алиенора были правы, но на стороне короля была иная правда — государя. Каждый из северных и южных феодалов давал клятву верности своему сюзерену, а потому должен был идти за Людовиком Седьмым хоть на край света.

— У вас нет права так поступать, ваше величество, — побледнев, проговорил оскорбленный на глазах у всех Людовик. Только губы выдавали его — они дрожали от гнева. — Я ваш король и ваш законный супруг. И ваши вассалы, пока мы в браке, являются моими вассалами. И мне распоряжаться, куда им идти — в Эдессу или в Иерусалим. И мне указывать, куда идти вам. А если вы не пожелаете идти добром, ваше величество, то по праву церковному и людскому я силой возьму вас и повезу за собой! Помните это! И берегитесь, если попытаетесь ослушаться меня!

Алиенора огляделась — ее аквитанцы опускали один за другим глаза. Тем самым они признавали власть короля над собой, а не королевы. И потом, это Людовик, а вовсе не она предлагал им на время спрятать мечи в ножны и скромными паломниками пуститься к городу Господа. Одним словом, идти не на смерть, а продолжать «переводить дух».

Уже через четверть часа, в королевских покоях, Алиенора готова была броситься на мужа, как львица.

— Ты что творишь, Людовик? — спросила она. — Что ты творишь?!

Но он только пожал плечами:

— Вы хотели опозорить меня, ваше величество, но опозорили себя. И своего дядю Раймунда, так страстно отстаивая его правоту.

— Ах, вот оно что, — отступила королева. — Уж не ревность ли причиной твоему безумству и глупости?

— Будьте осторожнее в словах, — предупредил он ее.

— Нет уж! — воскликнула она. — Я буду называть вещи своими именами! И если вы глупец, то я вас и назову глупцом!

— Берегитесь, Алиенора! — он шагнул к ней.

— А что вы мне сделаете, государь, убьете меня? Но я не простая безземельная принцесса, десятая дочь своего отца, которую вы были бы способны тиранить или упечь в случае надобности в монастырь! Мои владения больше ваших и в десятки раз богаче! И я сделала одолжение, выйдя за вас замуж!

Конечно, ради красного словца была брошена эта фраза — и все же она вышла похлеще иной пощечины!