Аль-Амин и аль-Мамун

Визирь повернулся к прорицателю и сделал прощальный жест. Садун с выражением благодарности на лице склонил голову. Теперь он мог не волноваться за Маймуну: ведь с ней пришла Умм Хабиба. Если аль-Амин узнает о приходе своей племянницы, то это оградит Маймуну от преследований Ибн аль-Фадля. Когда Садун выходил из залы, солнце уже скрылось за горизонтом и были зажжены большие свечи, называемые свечами Мухаммеда аль-Амина.

В это самое время в просторной приемной зале дворца аль-Амин, окруженный придворными и певицами, предавался безудержному разгулу. Посреди залы был устроен бассейн, пополняемый свежей водой из труб, концы которых походили на змеиные головы. Вокруг бассейна были высажены кустики базилика. Около них расположились сотрапезники эмира и певицы. Прислуживали им и разносили вино молодые евнухи. По прихоти аль-Амина они были одеты в женские наряды, поражавшие своей роскошью, и, чтобы довершить сходство с женщиной, волосы каждого юноши были распущены по плечам. А красавицы рабыни, из числа тех, что подарила эмиру его мать, Зубейда Умм Джафар, сидели, наряженные в костюмы мальчиков. Чрезмерная страсть аль-Амина к приобретению евнухов, которых поставляли в Багдад из самых отдаленных стран, требовала огромных расходов.

Сам аль-Амин был одет в платье, специально предназначенное для подобных оргий: сверкавший драгоценной отделкой костюм желтого цвета ослеплял своим блеском, на голове красовалась переливавшаяся всеми цветами радуги чалма. Ложе из эбенового дерева, на котором восседал эмир, было инкрустировано слоновой костью, а стол, стоявший перед ним, ломился от разного рода яств, напитков и благовоний. Запах мускуса и ароматных смол исходил от стола и заполнял собой все пространство залы. Веселье было в полном разгаре, как вдруг к аль-Амину подошел слуга и шепнул:

— Дочь престолонаследника просит принять ее.

От столь неожиданного известия аль-Амин пришел в замешательство и переспросил, надеясь, что ослышался:

— Ты говоришь о дочери моего брата?..

— Именно так, мой повелитель, — последовал ответ.

Аль-Амин совсем растерялся, он не мог сообразить, каким образом ему выпутаться из этой щекотливой ситуации. Ему не хотелось, чтобы Зейнаб застала его в столь непристойном виде. Несмотря на высокое положение и власть, он чувствовал робость перед этой девочкой-подростком, расположение которой, казалось, можно было снискать, подарив ей румяное яблоко или же нарядную куклу.

Нравственная чистота и воспитанность обладают огромной силой, потому что человеческая душа более подвластна обаянию скромности и учтивости, нежели напору грубой силы или же принуждению. Именно поэтому человек высоконравственный почитается равно как умными людьми, так и глупцами. Человек порочный, сколь бы ни велика была его власть, все же сохраняет в глубинах своей души, давно уже погрязшей в грехе, чувство благоговения перед людской добродетелью. Многие грешники все же стыдятся своих поступков, хотя они и сбились со стези добродетели: они несчастны всякий раз, когда их причисляют к нечестивцам. Являясь сильными мира сего, в глубине души они испытывают робость и неуверенность в себе. Когда нужно проявить человечность, они малодушны, хотя и показывают чудеса храбрости на поле боя, и их одолевает трусость, хотя они и вершат судьбами мира. Человек согрешивший и не страшащийся ни суда земного, ни суда небесного, осужден на вечные муки самоунижения и стыда за свои поступки, дабы он мог убедиться, что преступил каноны нравственности, не говоря уже о благочестии и набожности. Даже самая зачерствелая душа, у которой нет страха перед божьей карой и которая потеряла всякую надежду на райское блаженство, боится одной, не сравнимой ни с чем в этом мире, вещи… Она боится того, «что о ней говорили и что могут сказать», хотя никому от людских слов нет ни вреда, ни пользы. Но такова уж человеческая природа, боящаяся злой славы, и не будь среди людей понятия «доброе имя», превратились бы все они, за исключением немногих наиболее набожных, в подобие животных, которые только и могут, что есть да спать.

Вот почему аль-Амин, этот человек, погрязший в распутстве и беспробудном пьянстве, понимавший, что он, несмотря на бесчисленные увещевания со всех сторон, продолжает грешить, попирая законы шариата[55] и общественное мнение, — этот самый человек устыдился юной девушки, зная чистоту ее сердца и непорочность души, и в нем проснулось желание сохранить свое достоинство.

После того как аль-Амину сообщили, что дочь его брата просит принять ее, он долго колебался, прежде чем что-нибудь ответить. Он стеснялся встретить племянницу в обществе своих сотрапезников, но принимать ее в другом месте он, повелитель тысяч рабов, обладатель высшей власти, халиф, считал унизительным. Отказать он ей не мог, сейчас ему было не под силу придумать подходящий предлог.

— Пусть войдет дочь моего брата, — наконец решился ответить аль-Амин на просьбу Зейнаб.

Глава 48. Беседа с Зейнаб