Al Azif. Книги I-III

Я застыл под навесом своего дома и смотрел, как он шёл по улицам моего городка, будто не замечая ливневых потоков, обрушившихся с грохочущих небес. Как лодка разрезает гладь воды, он будто бы поступал с вертикальной пеленой. Его лицо, обрамляла бородка, а его голову венчал странный головной убор. Чёрный плащ, будто бы состоявший из двух уровней, коричневая кожаная сумка с металлической конструкцией сверху, спасавшей наполнение от агрессии из внешнего мира. Я даже не понимал, с какой стороны он появился. Было у меня смутное ощущение, что он просто вышел из самого дождя, или даже был частью этого дождя, капля за каплей собравшись во едино. Но я гнал от себя такие мысли, ведь я не был склонен ни к пьянству, ни к болезням рассудка. И я просто смотрел, как странный человек в чёрном двуслойном плаще проходит мимо, не производя ни единой эмоции мимическими мышцами своей физиономии, и теряется между домами в потоках ливня. Я моргнул. Ещё моргнул. Боль в ноге вернула меня в реальность, и я вошёл в дом, где жена уже проснулась и перебирала какие-то коробки. Я попросил её собрать необходимые ингредиенты для мази, передал ей сумку с травами, прилёг на кровать, наслаждаясь потоками тепла от только что растопленного очага и провалился в сон.

Проснувшись от холода, я позвал жену. Ответа не последовало. Я поискал что-либо, чем можно укрыться, но с кровати странным образом пропали подушки и одеяла. Я лежал на настиле из соломы, или подобного материала, который я не смог рассмотреть, ибо, как я выяснил, открыв глаза, в доме была кромешная темнота. Лишь какие-то проблески фиолетово-малинового свечения давали смутное понимание наличия окна в стене. Темнота и тишина были почти осязаемыми, и сие безмолвие пыталось сдавить голову, будто бы желая проникнуть в мысли. Делма так и не выявила себя, и я бы сказал, что начал подражать мотыльку, передвигаясь, впрочем, не на лёгких крыльях, а почти на четвереньках, будто скарабей, чтоб не запнуться о что-либо на полу. И вот, я у окна, а там ничего. Просто тьма, которая словно чуть треснула, и в этом разломе проблёскивает свечение, которое я не могу описать в полной мере. Там был и цвет спелых баклажанов, и немного от налитой соком малины, и подобие венозной крови, и немного радуги, и что-то ещё, чего я никогда не видел. Пока я смотрел, разлом расширялся, и я начинал слышать шипение, в котором, с трудом, но различал средоточие множества голосов. И вдруг в этом гало промелькнуло нечто живое, блестящие на свету от слизи, как улитка или рыба. Я лишь разглядел, что вся поверхность этого существа или его гигантской части бесконечно шевелилась. Едва ли хоть одно смертное существо на нашей планете могло долго созерцать подобное запредельное действо, и я отпрянул от окна, обливаясь холодным потом. В темноте кто-то был, и я чувствовал его пронзительный взгляд на своей коже. Я махнул рукой, и чьи-то крепкие пальцы схватили моё запястье, а после то самое космическое сияние озарило лицо незнакомца, будто подвесив его в бесконечной темноте комнаты. Это был тот, что пришёл в наш город с дождём, но на его щеках были выведены символы, которые были мне известны лишь из томов, подвернувшихся мне в процессе изучения травничества, на свой вид, но, увы, не на значение. Он наклонился ко мне и что-то произнёс на языке, что походил на звон монет и кваканье лягушки одновременно. Но я будто понял его смысловую окраску, и мой страх стал просто безграничным. Я смотрел не него широко раскрытыми глазами, а он ухмылялся. Едва лишь я захотел задать ему вопрос о происходящем, как он с силой оттолкнул меня, выпустив наконец мою руку. Такого я не ожидал и, пятясь, вылетел в окно, в море бесконечной черноты.

Делма трясла меня и была по щекам. Открыв глаза, я увидел её, испуганную, наш дом, очаг и кое-какие травы, что она уже перебрала и развесила под потолком. Она сказала, что я кричал слова на запретных языках, что меня трясло и лихорадило. Мы списали это на возможность простуды, и я попросил жену приготовить мне укрепляющий отвар. О том, какая реальность мне ближе, мне напомнила моя нога, что рассылала пульсирующую боль, будто почтальон похоронные весточки. Хоть я и начала приходить в себя, а особенно после отвара, я ещё помнил два злобных взгляда. Незнакомца, что был не только во сне, но и в городе, и взгляд чего-то ещё. Невозможно сказать, что это был взгляд «кого-то». Оно не являлось человеком, и я не решусь назвать это живым.