Ала ад-Дин и повелитель джиннов

А тут еще оказалось, что и в самолете их места рядом. Бледный, донельзя напуганный житель востока в рваной заношенной одежонке и засаленной тюбетейке на лысой голове (и как таких в самолет только пускают! Хотя иностранцам у нас, как известно, везде почет и зеленый свет) оглядывал салон самолета словно диво какое, будто не верил своим глазам, ковырял обшивку грязным обкусанным ногтем, скребся в стекло и все дергал и дергал привязной ремень. А когда начали взлетать, так араб и вовсе сошел с лица и устроил настоящую истерику, а потом – хлоп! – и нет его. Вот сидел только что рядом с Максимом, распространяя вокруг себя удушающую аромат потного тела и старой кожаной обуви с сопутствующим ей амбре, а стоило Максиму отвернуться на секунду – пропал, будто его и не было.

Максим, ничего не понимая, ощупал пустое кресло рядом с собой, даже все еще застегнутый ремень зачем-то подергал. А потом вызвал стюардессу и путано объяснил ей о пропаже человека, виновато и очень смущенно улыбаясь при этом, только бы его не сочли умалишенным. Все оказалось гораздо хуже, чем он полагал: лучше бы бортпроводница решила, будто он не в своем уме, мило, понимающе улыбнулась, предложив воды, и удалилась к себе. Так ведь нет! Она доложила обо всем командиру, поднялась тихая паника. Ведь и проводница хорошо запомнила этого странного типа арабской наружности, особенно его запах. Но обнаружить беглого пассажира в самолете не удалось: не было его ни под креслом, ни в туалетах, ни на полках, забитых ручной кладью (интересно, как бы он туда забрался), ни в подполе, где переплетаются километры проводов, тяги, трубопроводы, и ютятся диковинные механизмы – вообще нигде! В общем, командир принял решение вернуться на аэродром, где пассажиров тут же высадили, тщательно проверили и загнали в накопитель, а самолет обыскали вдоль и поперек. Говорят, даже собаку вызывали, но и та оказалась бессильна разгадать арабскую загадку. Неизвестный словно сквозь фюзеляж провалился, а несчастный Максим промучился в накопителе, томимый недобрыми предчувствиями, целых пять часов, а после забылся беспокойным сном…

– Чтоб тебя скорпион ужалил в голую пятку! – проворчал злой донельзя Ахмед, закидывая на спину давно опостылевшую неудобную подставку под масляные лампы, связанную из бамбуковых палок, и нервно одернул кожаные ремешки, впившиеся в его худые плечи. – Кривоногий тушканчик, отрыжка верблюда, хонорик магрибский! У-у, ненавижу!

Кто такой хонорик, Ахмед не знал – мало ли он нахватался разных диковинных словечек от своего бывшего предводителя, исчезнувшего неизвестно куда прямо с судилища, – но слово, как ему казалось, полностью отражало суть ненавистного колдуна, к которому Ахмед случайно прибился после удачного побега. Ему тогда казалось, что в его жизни наступит просвет, и она забьет ключом. Еще бы такой крупный и известный колдун, сколько зла можно с ним на пару сотворить! Но прошло уже два года, а все застопорилось на торговле проклятыми лампами с несуществующими джиннами. Торговать приходилось, разумеется, Ахмеду. Колдун же был всецело поглощен поиском настоящей лампы с джинном и ни о чем другом не помышлял.

– Что ты там ворчишь, бездельник? – донеслось до ушей Ахмеда, которому никуда не хотелось идти, и потому он нарочито долго натягивал поношенные, местами дырявые чувяки.

– Ничего, господин, – скрипнув зубами, отозвался Ахмед. – Вам показалось.

– Тогда почему ты еще здесь?

– Не беспокойтесь, я уже ушел, – буркнул Ахмед, открыл дверь и, оглянувшись через плечо, вышел на двор. Колдун проводил его недобрым взглядом и отвернулся, продолжив заниматься своим проклятым Аллахом занятием.

– Чтоб твои глаза повылезали, а самого скрутило в три дуги, – буркнул еле слышно Ахмед, закрывая за собой скрипучую дверь. – Нет! Лучше в пять! Хотя ему врят ли уже хуже будет…

Тощий и косолапый престарелый колдун Абаназар действительно напоминал скрюченное дерево, его длинные суставчатые пальцы – кривые обрубленные ветви или крабьи лапки, а лицо по форме и цвету походило на сморщенный сушеный финик. Был он лыс, почти безбровый и вечно недовольно тряс жидкими остатками козлиной бородки, придерживая пальцами огромную чалму, чтобы та ненароком не свалилась с его несоразмерно маленькой лысой головы. Ахмед терпеть не мог этого скупого, вечно недовольного всем старикашку, но не без причины побаивался – колдун как-никак. Вдруг возьмет, да и обратит во что-нибудь этакое. Колдун он, правда, никакой, но в змею там или в жабу – так это запросто, подвернись ему кто под горячую руку. Неудачи последних лет сделали из Абаназара желчного ворчливого старика, ведь лампа с джинном никак не давалась ему в руки, будто специально играла с колдуном в прятки, вернее, в салки. И не помогали тому ни странные опыты над животными, которые Ахмед именовал не иначе как зоофилией – слишком уж нравилось ему это словечко, – ни витиеватые заклинания, ни слышимый одному колдуну глас хитрых молчаливых звезд…