Alabama Song

Лейтенант Фицджеральд невысок, согласна, но эта нехватка нескольких сантиметров компенсируется изящной талией, которую подчеркивает форменная куртка, у него большой лоб и не знаю даже, что еще (уверенность, что он — персона значительная, вера в себя, ощущение необычной судьбы), какая-то совершенно невообразимая походка и гордо поднятая голова. Женщины в восторге от него, мужчины тоже. Когда-нибудь мне надо будет задуматься над такой особенностью: почему никто из его братьев по оружию не относился к Скотту с завистью и не пытался бросить на него тень? Мужчины будто тоже испытывали на себе его чары, он внушал им уверенность…

Как же он волнует меня, как будоражит! Прогнать этот сон. Сейчас же.

* * *

Да, каждый день рождается какой-нибудь новый танец, и я все их разучиваю. Я могла проводить часы перед зеркалом, совершенствуя походку, улыбку, движение плеч.

Клубные мальчики, молодые офицеры, я держу их в своей затянутой белой перчаткой руке. Я Зельда Сейр. Дочь Судьи. Будущая невеста будущего великого писателя.

* * *

С того дня, когда я увидела его в первый раз, я не переставала ждать его.

И терпеть — ради него, с ним, его.

В саду на Плэжант-авеню он склоняется над привезенными из Европы мамиными розами и, кажется, с наслаждением вдыхает запах самых темных — черно-красных: это сорта «Баккара» и «Кримсон Глори». Он только что познакомился с моими родителями, он безупречен. Сшитая у братьев Брукс форма сидит на нем великолепно, стрелки брюк выдают знатока своего дела, а светлые волосы разделены пробором надвое так точно, словно это делали при помощи невидимого шнурка.

— Я — Скотт, — представился он маме.

— Очарована, — ответила она, — а я — Минни Мэйчен Сейр. Мать этого феномена.

Мама, не смущаясь, смотрит на Скотта, и в ее улыбке мелькает удовлетворение. Но поскольку на ней садовые перчатки, она не решается протянуть ему руку.

Несколько часов спустя Минни заявила мне:

— Не знаю, правда ли твой лейтенант янки такой прекрасный танцор, как ты говоришь, но уверена, что у этого мужчины самое приятное лицо из всех, что встретились мне сегодня вечером. Тонкие и правильные черты, прекрасная кожа… персикового цвета, такие мягкие светлые волосы, что кажется, будто они покрыты пухом… Сейчас он влюблен в тебя. Но ты не удержишь его долго. Красивые мужчины — бич всех женщин. Женщины неизбежно их лишаются… Бог мой, какие же у него синие глаза!

— Мама, глаза у него зеленые. И еще мне очень интересно, где это ты набралась опыта по части красивых мужчин, что так уверенно об этом рассуждаешь.

— Зельда Сейр, перестань дерзить! Ты не знаешь, каким в молодости был твой отец. Поверь мне, все мои подруги сходили с ума от зависти!

Итак, я дочь стариков. Если сюда добавить Скотта, выходит так: мы оба — дети стариков. «Дети стариков всегда порочны», — сказал как-то Скотт.

…Что же эти мужчины прячут под формой? Что она добавляет мужчинам? О, постойте, я знаю: форма добавляет мужчинам именно то, от чего я отказалась. То, за что не буду сражаться. Ту романтику, которую я предпочитаю оставить солдатам: не стоит забывать про вдов, сирот и калек. Не стоит.

Я твердо решила, что никогда мой жених — такой свежий, такой весь с иголочки, — не отправится на войну. Плевать на его жалованье и знаменитые галуны: у меня другие планы относительно нас обоих. Я помешаю его отъезду на фронт. Мы все равно попадем в Европу. Мы отправимся туда, но на палубе первого класса. И форму ему придется снять.

Самая прекрасная ночь в моей жизни

1918

Когда было объявлено перемирие, Скотт нашел для себя в лагере Шеридана занятие, очень ему подходившее: он стал адъютантом генерала Райана, а точнее его секретарем на поприще светских развлечений. Повсюду, постоянно они устраивают праздники. Вчера, например, организовали смотр войск. Под гром фанфар и пушечные залпы. Весь город собрался посмотреть, как эти гордые солдаты маются бездельем. А мой бедный Гуфо[1] так неудачно забрался на лошадь, что она сбросила его в первую же минуту парада на глазах у пораженного генерала. Генерал тут же захохотал, как и все вокруг.

Бедный Гуфо, такой великолепный танцор оказался жалким наездником!

Но он так ловко занимается организацией балов, что генерал продолжает его любить и выделяет ему еще больше денег для праздников в «Кантри клаб» и других местах — в городе, — и на эти чудесные вечера Скотт привозит меня, глупую южанку, никогда прежде не сталкивавшуюся с подобным утонченным образом жизни.

Он вскоре демобилизуется и уедет… какой молодой человек, за исключением разве что нескольких невротиков, остался бы в Монтгомери, даже повинуясь зову любви?