Алая буква (сборник)

Было лето, но восточный ветер заставил бедную Хепизбу стучать оставшимися зубами, пока они с Клиффордом шли по улице Пинчеон в сторону центра города. То была не просто дрожь, безжалостно пронизывавшая ее тело (хотя ее ступни и особенно руки никогда еще не испытывали такого смертельного холода), но моральное ощущение, смешанное с физическим холодом, которое заставляло ее трепетать больше духом, чем телом. Безрадостная атмосфера внешнего мира оказалась такой неуютной! Таково, безусловно, впечатление любого начинающего путешественника, пусть даже он ныряет в мир, когда в его жилах бурлит горячая молодая кровь. Как же оно повлияло на Хепизбу и Клиффорда – старых годами и совершеннейших детей по их жизненному опыту, – когда они покинули свой порог и вышли из-под защитного полога Вяза Пинчеонов! Они двинулись в путь, как порой отправляются в путешествие дети, мечтая о крае мира, но всего лишь с шестипенсовиком и печеньем в кармане. Несчастная Хепизба почти потеряла сознание. Она утратила способность руководить своими поступками, но, столкнувшись с трудностями, не желала и, более того, не видела смысла ее возвращать.

По мере того, как они продвигались дальше, она то и дело искоса поглядывала на Клиффорда и не могла не заметить, что он испытывает сильное возбуждение. Эта сила вернула ему давно позабытый контроль над своим телом. Его возбуждение походило на опьянение, или же можно подобрать более красивое сравнение: с радостной мелодией, которую кто-то с живостью исполнял на расстроенном инструменте. Надтреснутая нота диссонанса отчетливее всего слышна на взлете мелодии, и точно так же постоянная дрожь сотрясала Клиффорда, несмотря на его торжествующую улыбку, отчего его походка была неровной.

Прохожих им встречалось мало, даже когда они вышли из уединенного района Дома с Семью Шпилями в самую многолюдную и шумную часть города. Блестящие от влаги неровные тротуары, усеянные лужами; зонты, демонстративно выставленные в витринах, словно жизнь и торговля теперь вращались лишь вокруг дождя; влажные листья конских каштанов и вязов, сорванные штормовым ветром и разбросанные вокруг; неприглядные кучи грязи посреди улиц, которым постоянный полив совершенно не шел на пользу, – таковы были определяющие черты крайне мрачной картины. Что до проявлений человеческой жизни, то слышалось поспешное тарахтение кэбов или карет, чьи возницы кутались в непромокаемые плащи; одинокий старик, мокрый и грязный, словно только что вынырнул из канавы, брел вдоль нее и шевелил палкой мокрый мусор в поисках ржавых гвоздей; два торговца у двери почты ждали, в компании издателей и разных политиков, запоздавших писем; отставные капитаны выглядывали из окон страховой компании, глядели пустыми глазами на опустевшую улицу, проклинали погоду, возмущались дефицитом, обменивались новостями и местными сплетнями. Какое сокровище досталось бы этим сплетникам, догадайся они о секрете, который уносили с собой Хепизба и Клиффорд! Но два их силуэта привлекли меньше внимания, чем юная девушка, которая слишком высоко приподняла юбки, шагая по лужам. Если бы день был солнечным и радостным, им не удалось бы пройти по улицам без оскорбительных комментариев. Но они словно сливались с мрачной сырой погодой, а оттого не притягивали взгляды, а таяли в сером мраке забвения, как только исчезали из вида.

Бедная Хепизба! Если бы она могла это осознать, ей стало бы чуть спокойнее, поскольку среди всех иных забот, как ни странно, ее терзала совершенно женская печаль старой девы, вызванная ощущением неприглядности своей внешности. А потому она пыталась еще больше сжаться и сгорбиться, словно в надежде, что люди увидят лишь плащ с капюшоном, потрепанный и ужасно полинявший, который плывет в штормовых ветрах сам по себе!