Алая буква

Ряды военных и гражданских отцов города шагали вперед, и все взгляды стремились туда, где среди прочих шагал священник. Крик превращался в шепот по мере того, как одна часть толпы за другой могла его рассмотреть. Каким хрупким и бледным он был на фоне окружающего триумфа! Силы – или, точнее, вдохновение, которое поддерживало его, пока он сообщал им благую весть, подпитывая священника силой, идущей с неба, – покинули его после того, как он столь беззаветно выполнил свою задачу. Румянец, так недавно горевший на его щеках, угас, как гаснет пламя, безнадежно прячась в последних дотлевающих углях. Подобное лицо едва ли могло принадлежать живому, настолько мертвенным был его цвет и столь мало жизни осталось в том, кто нервно спотыкался на каждом шагу, но все же шел, и все же не падал!

Один из его церковных собратьев – почтенный Джон Уилсон, – заметив состояние, в котором мистера Диммсдэйла оставила схлынувшая волна вдохновения и проницательности, поспешно шагнул вперед, предлагая ему поддержку. Священник дрожал, но решительно отклонил руку почтенного старика. Он все еще шагал вперед, если можно было назвать шагом движение, больше похожее на неустойчивые попытки малыша, увидевшего протянутые руки матери, удержаться на ногах и сделать свои первые шаги. И теперь, почти незаметно, как незаметны были последние его движения, он очутился напротив памятного эшафота, потемневшего от непогоды. Помоста, где много лет назад Эстер Принн суждено было выдержать уничижительный взгляд мира. Там стояла Эстер, держа за руку маленькую Перл! Там на ее груди все так же сияла алая буква! Священник замер, а музыка продолжала играть вдохновенный и торжественный марш, под который шагала процессия. Музыка звала его вперед – дальше, к празднику! – но здесь он замер.

Беллингем уже несколько минут с тревогой наблюдал за священником. Теперь он покинул свое место в шествии и приблизился, рассудив по виду мистера Диммсдэйла, что тот неминуемо упадет. Но что-то в выражении лица последнего заставило мирового судью отступить, хоть этот человек не слишком хорошо воспринимал те смутные сигналы, что порой передаются от одной души к другой. Толпа же наблюдала с завороженным восхищением. В глазах людей земная слабость священника являлась лишь продолжением его небесной силы; никакое чудо не казалось чрезмерным для человека подобной святости, пусть даже он вознесся бы прямо у них на глазах, истаял, как воск, мерцая то ярче, то тише и наконец угаснув в свете небесных врат!

Священник повернулся к эшафоту и протянул к нему руки.

– Эстер! – позвал он. – Иди сюда! Иди, моя маленькая Перл!

Взгляд его был страшен, и все же в нем светилось нечто полное нежности и одновременно странного торжества. Девочка, со свойственной ей птичьей легкостью, подлетела к нему и обняла его колени. Эстер Принн – медленно, словно подчиняясь неизбежному року и против собственной сильной воли, – тоже приблизилась, но остановилась чуть дальше. И в этот миг Роджер Чиллингворс пробился сквозь толпу – или, возможно, поднялся из иных глубин, настолько беспокойным и злобным было его лицо, чтобы отвлечь свою жертву от того, что та решилась сделать! Откуда бы он ни взялся, старик поспешил вперед и поймал священника за руку.

– Безумец, остановись! Чего ты хочешь добиться? – прошептал он. – Отмахнись от этой женщины! Отгони ребенка! Все будет хорошо! Не очерняй свою славу, не навлекай на себя позор! Я еще могу спасти тебя! Неужели ты решил осквернить собственный сан?

– Ха, искуситель! Думаю, ты опоздал! – ответил священник, встретившись с ним взглядом, полным страха и решительности. – Твои силы уже не те! И с Божьей помощью я избавлюсь теперь от тебя!

Он снова протянул руку женщине с алой буквой.

– Эстер Принн, – воскликнул он с пронзительной искренностью, – во имя Его, столь грозного и милосердного, кто дал мне силы в этот последний миг сделать то, от чего – и в том мой тяжкий грех и бесконечное страдание – я удержался семь лет назад! Подойди же сюда и удвой мою силу твоей! Твоей силой, Эстер, но пусть направит ее та воля, которой Господь меня наделил! Этот несчастный и злобный старик мешает мне изо всех сил! Своих сил, и тех, что дает ему Враг! Приди же, Эстер, приди! И помоги мне подняться на эшафот!

Толпа пришла в смятение. Чиновники и священники, ближе всех стоявшие к пастору, были застигнуты врасплох и сбиты с толку смыслом увиденного – не в силах принять объяснение, что было им очевидно, и не в силах придумать другого – и застыли неподвижными и молчаливыми зрителями суда, который вершило само Провидение. Они смотрели, как священник, опираясь на плечо Эстер Принн, поддерживающей его за талию, приближается к помосту и восходит по ступеням, как ручка рожденного во грехе ребенка сжата в его руке. Старый Роджер Чиллингворс следовал за ними, словно неотрывно связанный с драмой вины и печали, актерами которой они являлись, а потому имеющий право участвовать в заключительной сцене.