Алая графиня

Он вернулся с братом-мирянином Доменико, жизнерадостным молодым человеком с рыжими кудрями, в белом подряснике и наплечнике под черной рясой, доходившей ему до лодыжек. Доменико повел меня в открытую для мирян часть монастыря, в здание капитула. Он шепотом рассказал, что церкви Сан-Марко и монастырю тридцать лет назад исполнилось два века. Именно тогда Козимо, дед Лоренцо де Медичи, оплатил перестройку. Деревянные ветхие стены заменили куда более стойким, красивым камнем пьетро серена и кремовой штукатуркой.

Я села, почти не слушая Доменико, который вполголоса продолжал рассказывать. Он сообщил, что аббат меня ждет, завтра в девятом часу[3] в церкви состоится служба по Маттео, а затем похороны на монастырском кладбище. Я вышла, радуясь тому, что сумела за все это время не расплакаться, и вернулась к вознице, его жене и повозке, теперь уже пустой.

Мы поехали дальше на юг по широкой виа Ларга, и возница продолжал показывать мне интересные места, в том числе дом Лоренцо Великолепного, неприметное квадратное каменное здание в три этажа со знаменами Медичи, свисающими из каждого окна.

Он вытянул руку вперед и сказал:

— Вон там находится церковь Сан-Лоренцо, где похоронены отец и дед Лоренцо Великолепного.

Мы катили мимо дворцов и садов, лавок художников и ювелиров и вскоре оказались у массивного главного собора Флоренции, который тоже назывался Дуомо из-за своего купола, самого большого в мире, который держался как будто по волшебству, без всяких опор. Напротив Дуомо возвышался светлый каменный восьмиугольник баптистерия Иоанна Крестителя, и золоченые медные двери церкви ослепительно сверкали на солнце.

Мы повернули на восток и проехали вдоль длинного каменного хребта собора, а затем, повинуясь изгибу дороги, снова двинулись на юг. Мало-помалу повозка приблизилась к мрачной четырехэтажной башне с бойницами, в которой располагался городской магистрат. Здесь мы резко завернули налево, на виа Гибеллина. Через несколько минут возница остановил лошадей у края дороги.

— Монастырь Ле Мурате, — объявил он и спрыгнул со скамьи, чтобы помочь мне сойти.

Я вышла и оказалась перед длинной каменной стеной с высокими узкими воротами, сработанными из дерева. В них были вставлены ржавые решетки, одна на уровне глаз, вторая — не выше коленей. Верхняя решетка была задернута изнутри черной материей. Пока возница подзывал уличного мальчишку, чтобы вытащить мой сундук, я взялась за медную колотушку, осторожно постучала и в тот же миг ощутила тошнотворный запах уксуса.

Через несколько минут ворота открылись, вознице позволили втолкнуть на территорию монастыря сундук, но его самого не пустили даже на порог. Он пообещал приехать за мной завтра днем, и я шагнула за стены монастыря, где сейчас же увидела уксус, которым спасались от чумы, в ведре с милостыней, подаваемой через решетку прохожим.

Монастырь Ле Мурате был старым, но прекрасно отремонтированным и очень чистым. Немногочисленные предметы мебели выглядели изящными и удобными даже по меркам миланского двора. Настоятельница, которая получила письмо Боны, лично вышла встретить меня и с благодарностью приняла щедрое пожертвование герцогини, которое я вложила ей в руку. Но все-таки это место вселяло в меня непонятную тревогу.

Я сейчас же направилась в предназначенную для меня келью, закрыла за собой дверь и принялась изучать ритуалы со звездами, начерченные рукой Маттео.

«Для изгнания надо начать отсюда», — было написано под первой звездой.

Я не очень-то желала знать, что именно предполагается изгонять, но еще меньше мне хотелось сидеть и размышлять о завтрашних похоронах. Поэтому я решила поупражняться в рисовании пятиконечных звезд в воздухе так, как это делал Маттео в темной комнате, а заодно начала припоминать странные слова, которыми сопровождалось изгнание. Я просидела в келье до ужина, после чего отправилась прогуляться по монастырю и забрела в чудесный ухоженный сад. Посреди него высилось необычное дерево: кедр высотой в четыре человеческих роста с толстыми ветвями, склоненными к земле.

Я увидела его и замерла так, словно передо мной явился сам Маттео, затем поспешно подошла к кедру, просунула руку сквозь колючую сизо-зеленую хвою и притронулась к коре. На ощупь она была бугристая и грубая. Я знала об этом заранее, хотя никак не могла видеть дерево прежде. Я прислонилась к кедру, вдыхая его смолистый аромат.

Слезы навернулись на глаза, когда я мысленно услышала женский голос: «Ливанский кедр».

Это сказала моя мать. Стены монастыря как будто придвинулись ко мне и начали вращаться. От страха я закрыла глаза. Кирпичный купол Дуомо, мощеные улицы, беленые стены монастыря, даже решетки в воротах и запах уксуса… Разве мне не знакомо все это?

«Я никогда не бывала здесь раньше», — твердо сказала я себе и поспешила к своей келье по пугающе знакомым коридорам.

Ночью я исполнила обряд изгнания, который практиковал Маттео, и не выходила из кельи до второй половины следующего дня, когда пришло время отправляться на похороны мужа.