Алая графиня

Возница подвез меня к главному входу в церковь Сан-Марко, где уже дожидался рыжеволосый брат Доменико. Он ввел меня в скромную церковь, где перед великолепным алтарем со сценой Страшного суда стоял небольшой канделябр. Рядом с алтарем лысый священник раздувал угли для кадильницы, бормоча при этом молитвы. Двое монахов в белых подрясниках и черных рясах, стоявшие слева от алтаря, при виде меня опустили глаза.

Семья Медичи регулярно давала деньги на церковные нужды, поэтому для молящихся здесь стояли деревянные скамьи. В последнем ряду сидела высокая худощавая женщина, одетая в дорогое, но скромное платье из темно-серого бархата. Ее лицо было скрыто черной шелковой вуалью. Когда я прошла мимо, она не подняла головы, склоненной к четкам в молитвенно сложенных руках.

Доменико проводил меня к скамье в первом ряду прямо перед алтарем и ушел, не сказав женщине ни слова. Священник плеснул на раздутые угли какой-то жидкости с сильным ароматом и накрыл кадильницу крышкой. Из отверстия повалил душистый дым. Помахивая кадильницей, висящей на цепи, он двинулся по проходу, распевая псалом. Я обернулась, когда двери церкви открылись. Доменико и пятеро других братьев внесли гроб с телом Маттео и поставили на пороге. Они подождали, пока священник окурит его дымом и окропит святой водой из чаши, расположенной перед входом.

После чего двое монахов у алтаря запели, выводя простую, трогающую до глубины души мелодию:

— De profundis clamavi ad te, Domine…

«Из глубины взываю к Тебе, Господи…»

Затем священник медленно ввел процессию в церковь. Я отвернулась, силясь сдержать слезы и не смотреть на гроб. Вскоре священник подошел к алтарю, и мужчины осторожно опустили свою ношу в нескольких шагах от него.

Я только сейчас обратила внимание на тех, кто нес гроб. Один был брат Доменико, двое других — его товарищи-монахи. Но вот оставшиеся трое оказались из числа благородных и зажиточных господ, если судить по их элегантной, хотя и неброской одежде. Один был невысокий и хрупкий, с седеющими рыжеватыми волосами, второй возраста Маттео, молодой, красивый, темноволосый и мускулистый. Третий — сам Лоренцо де Медичи.

Увидев его, я не смогла больше сдерживать чувства. Слезы хлынули ручьем, горячие и неукротимые. Я вспомнила, как страдал Маттео в ту последнюю ночь, представила, как ждал его Лоренцо, постепенно понимая, что случилось что-то непоправимое.

Я услышала прерывистый шепот мужа: «Скажи Лоренцо…»

Из всей службы я запомнила только гостию на языке и то, как священник дважды обошел вокруг гроба с кадильницей, снова окропляя его святой водой. Только когда все закончилось и носильщики подошли, чтобы поднять гроб, я поняла, что все это время они сидели за моей спиной.

Священник взял меня за руку и повел за гробом. Когда я выходила из церкви, высокая женщина под вуалью поднялась и почтительно замерла.

На кладбище мы подошли к глубокой яме, рядом с которой возвышался курган красноватой глины, могильщики ждали нас, опираясь на лопаты. Гроб поставили на веревки, и могильщики спустили его в яму. Маттео положили так, чтобы его лицо было обращено на восток, поскольку Христос появится оттуда, когда вернется воскрешать мертвых.

Лоренцо с молодым человеком стояли рядом с женщиной в вуали, поддерживая ее под руки. Хрупкий пожилой мужчина остановился рядом с Медичи, утирая покрасневшие глаза. Они держались чуть в стороне, как будто не желая мешать моему горю.

Я с недоумением слушала, как священник говорил о святой Марфе, твердо верившей в то, что брат ее действительно восстанет из мертвых.

Наконец он перекрестил могилу и произнес нараспев:

— Requiem aeternam dona ei, Domine, et lux perpetua liceat ei…[4]

Все кончилось. По жесту священника я взяла горсть холодной сырой земли и бросила на гроб Маттео. Остальные участники церемонии смотрели на меня, сомневаясь, следовать ли им моему примеру.

Я обернулась к ним, указала на глиняный курган и предложила:

— Прошу вас.

Женщина взяла горсть земли, мужчины последовали ее примеру. Когда я протянула священнику монету за службу и кошелек брату Доменико от Боны на нужды монастыря, могильщики спешно приступили к работе.

Я приблизилась к остальным участникам похорон и спросила:

— Сер Лоренцо, не могли бы мы поговорить наедине?

Он кивнул и подошел ко мне. Мужчины и женщина под вуалью сделали несколько шагов назад, когда Лоренцо завел меня за голое дерево, покрытое розовыми бутонами, успевшими набухнуть по причине необычно теплой погоды. Я старалась не вздрагивать от грохота земли о гроб мужа.

— Я был сражен вестью о смерти Маттео, — сказал Лоренцо.

Его уверенность в себе и невозмутимость куда-то разом исчезли, широкие плечи поникли от горя.

— Мы узнали об этом от настоятеля монастыря несколько дней назад. — В сосновый гроб звучно ударил камень, Лоренцо через плечо взглянул на могильщиков, затем снова повернулся ко мне. — Когда это случилось? Он болел?

— В ту ночь, когда вы уехали в Милан, — ответила я. — Сер Лоренцо, мой муж был отравлен. — Я старалась говорить спокойно, но на последних словах мой голос сорвался.