Алая гроздь турмалина

Два года Штольцен противился неизбежному, уговаривая себя: он не хочет ничего предпринимать, а только собирает информацию, чтобы убедиться – тайна, случайным носителем которой он стал, не вымысел, не плод больного воображения его зятя. Два года он выискивал пути, чтобы оказаться в доме, под сенью которого, кажется, жила эта старая, постыдная тайна, чуть было не ставшая поводом для международного скандала. А потом искушение, подтачивающее его изнутри, стало настолько невыносимым, что он был вынужден действовать.

Он не знал, что будет делать, если найдет вещь, не дававшую ему покоя. Он не знал, что с ним случится, если не найдет. У него даже плана действий не имелось – просто Александру Францевичу было жизненно необходимо очутиться в знаменитом доме Нарышкиных на Исаакиевской площади, пройти в третью гостиную, остаться там одному и быстро проверить тайник, про который говорил зять. Муж сестры, если уж быть совсем точным.

К тому моменту, как Александр Францевич потерял покой и сон, знаменитый дом уже три года принадлежал богатому и знатному дворянину Ивану Петровичу Мятлеву. Судьбы дома, надо признать, это особо не поменяло – здесь все так же гремели званые вечера, на которых бывали члены императорской фамилии, представители дипломатического корпуса, министры, а также люди искусства.

Барин Мятлев, владелец двенадцати тысяч душ, крестник Екатерины Второй, привечал у себя в доме Пушкина и Вяземского, Крылова и Жуковского, считавшихся ему друзьями. Литературные салоны и музыкальные вечера в «Доме у Исаакия» проходили практически ежедневно, гости на них сменялись достаточно часто, поэтому ничего сложного в том, чтобы попасть на один из вечеров, не было. Тем более, имея такие родственные связи как у генерал-майора Штольцена.

Его сестра Елизавета Францевна приходилась женой, то есть сейчас уже вдовой человеку, чей портрет украшал один из самых роскошных залов Зимнего дворца. Карл фон Гессен – экс-губернатор нескольких российских городов и военный губернатор Риги, имел славный боевой путь, а его имя открывало многие двери. В 1818 году он подал прошение об отставке из-за болезни, а спустя год во время прохождения лечения на Балдонских серных водах утонул. Исполнилось ему на тот момент шестьдесят семь лет. Самые близкие знали, что это было самоубийство, вот только о причинах никто не догадывался.

Спустя два года после скромных похорон, Елизавета Францевна, которая была на пятнадцать лет моложе мужа, в смятении и без предупреждения приехала к брату, в небольшой губернский город, где тот служил в весьма высоком чине. Поводом для ее визита стало письмо, найденное при разборе бумаг мужа в их рижском доме. Овдовевшая Елизавета собиралась переехать в Санкт-Петербург, а потому особняк Гессенов был выставлен на продажу и освобождался от ненужных вещей.

Елизавета Францевна придирчиво отбирала, что увести с собой, что продать, что раздать, что выкинуть, а что сжечь. Служебные бумаги покойного супруга казались ей скучными, но, исходя из чувства долга, она все-таки заставляла себя хотя бы час в день просматривать их, чтобы не пропустить что-то важное.

И вот ей в руки попало написанное мужем письмо, адресованное исполняющему обязанности министра полиции Сергею Вязмитинову. На нескольких листах, заполненных убористым, похожим на бисер почерком, Карл Иванович Гессен признавался в том, что в 1780 году фактически похитил редкой ценности рубин, принадлежащий императрице Екатерине.

История, которую Елизавета Францевна, а позже ее брат читали и перечитывали, каждый раз испытывая стеснение в груди, была похожа на вымысел гораздо больше, чем на правду. Если бы Карл Иванович не считался человеком серьезным и обстоятельным, то они и вовсе сочли бы ее за дурную шутку. Вот только шутить фон Гессен не умел и не любил, считая проявления юмора за блажь, поэтому Елизавета Францевна и Александр Францевич склонялись к тому, что описанное в письмо вполне может быть правдой.

Два года Александр Францевич не решался это проверить. Дел-то было всего ничего: съездить в Санкт-Петербург, появиться в доме Мятлевых и попробовать открыть тайник, так подробно и детально описанный Карлом Ивановичем. Что он будет делать, если знаменитый рубин Цезаря все еще там? А если никакого тайника в печи не окажется или он будет пуст?

Ответов на эти вопросы у несчастного Александра Францевича не имелось, и покоя в его душе не было тоже. Голод, тяжелый, внутренний голод, разливающийся по венам, гнал его в столицу. Один раз Александр Францевич не выдержал и отправился в Петербург, но Мятлев был на водах, в доме не принимали, так что сникший и немного успокоившийся Штольцен вернулся в родной город, не солоно хлебавши. И через три месяца, не выдержав вновь возросшего внутреннего напряжения, снова отбыл в столицу, оставив в недоумении семью – жену и двух сыновей. Его неожиданной тяги к Петербургу они вовсе не понимали.