Алая гроздь турмалина

Каждый день Балуевский думал о том, что надо бы написать Яковлеву, и не мог себя заставить доверить столь щекотливое дело бумаге. В порядочности Николая Пантелеевича он не сомневался – о добродетелях Яковлева в городе ходили легенды. Ни при каком раскладе он не присвоил бы рубин, принадлежавший императорской семье, конечно, при условии, что этот камень существовал не только в воспаленном воображении бывшего российского консула Балуевского. Вот только Павел Дмитриевич многое бы отдал, чтобы присутствовать, когда волшебная плитка издаст характерный щелчок, который он так хорошо помнил. Ради этого стоило потерпеть в надежде на скорое выздоровление.

Проснувшись поутру 30 июня, Балуевский внезапно почувствовал прилив сил. Грудь не болела, дышалось свободно, он чувствовал себя так хорошо, что даже позавтракал не в постели, впервые за долгое время выйдя в халате в столовую. После завтрака приняв лекарства, он сел у окна в своей спальне, и вдруг понял, что письмо Яковлеву должен отправить сегодня же.

Откладывать больше не хотелось. Поглядывая на шевелящиеся за окном на ветру листья, Павел Дмитриевич четко и обстоятельно, как умел только он, описал своему другу Николаю Пантелеевичу всю историю пропавшего рубина, а также свой визит в питерский дом Мятлевых, где им был обнаружен тайник в печи, украшенной барельефом музы с лирой в руках. И о том, что печи в доме Яковлева точь-в-точь такие же, и о изображенной эмблеме Палеологов он сообщил тоже, убедительно прося своего дорогого друга Николая Пантелеевича проверить гипотезу о существовании в его печи тайника и наличия в нем драгоценного камня.

Письмо он запечатал сургучом, написал имя Яковлева и отложил в сторону, чтобы позже отправить слугу по нужному адресу. В комнате, прогреваемой летним солнцем, становилось душно. За окном собиралась гроза. Павел Дмитриевич придвинул свой дневник, который использовал, чтобы освежить память перед написанием послания своему другу. Повинуясь неведомому порыву, он снова взял в руки перо, и открыл тетрадь.

«Теперь я точно верю, что рубин Цезаря существует, – написал он. Пальцы почему-то плохо слушались, и на бумаге оставались чернильные кляксы. – Не знаю, каким чудом он попал из Питера в мой родной город, не ведаю, волею какого рока, но он хранится в доме, который я успел так хорошо узнать. Рубин существует и его нужно найти».

Поставив точку, Павел Дмитриевич начертал внизу страницы знак Палеологов. Признаться, в этот момент он уже не очень хорошо соображал, что именно делает. Первый раскат грома раздался во дворе, тугой липкий воздух сгустился до такой степени, что дышать стало решительно невозможно. Павел Дмитриевич встал, чтобы открыть пошире окно, и вдруг его грудь пронзила такая боль, которой он никогда ранее не испытывал.

Последним усилием воли он закрыл дневник и засунул его в укромное место – в щель под тяжелой столешницей своего рабочего стола, перенесенного в спальню в самом начале болезни. Тетрадь легко скользнула на привычное место, и, словно почувствовав, – он сделал все, что был должен, – Павел Дмитриевич рухнул на стол, перевернув чернильницу и в последний раз попытавшись вдохнуть навсегда закончившийся воздух. Спустя мгновение Балуевский был уже мертв.

Глава шестая

Дом в Излуках встретил Лену так же, как и всегда: запахом свежескошенной травы, легким туманом, поднимающимся над рекой после недавнего дождя, огромными кустами пионов, которые Ольга Тимофеевна Еропкина считала лучшими цветами в мире и выращивала на каждом свободном клочке земли, дымом от уже разведенного мангала и запахом жарящихся шашлыков.

Даня колдовал над ними, ловко снимая уже готовые порции в поставленную рядом миску и укладывая шампуры с сырым мясом ровными рядами. Несмотря на коляску, он совершенно не был похож на инвалида.

– Ты что, один с этим всем управился? – спросила Лена, чмокнув друга в гладкую щеку. – Помпон, фу, не трогай, это не тебе!

– Здравствуй, Леночка, привет, Митька, Помпон, можешь тащить мясо, если тебе оно так нужно. Нет, почему один? Утром отправил Галине Сергеевне список продуктов, она все привезла и стол накрыла. А уж огонь развести и мясо на шампуры нанизать я как-то в состоянии.

– А Глеб где? – уточнила Лена.

Галиной Сергеевной звали Данину домработницу, которая вела его хозяйство, а Глебом – личного помощника, который помогал с гигиеническими процедурами, а заодно с делами, требующими мужских навыков – наколоть дрова, растопить мангал, починить кран.