Алая гроздь турмалина

– Мы не смотрели, – Дмитрий пожал плечами, – я, знаете, не настолько любопытен, чтобы совать руки куда попало. Там может быть, к примеру, мышеловка. Или что-то важное. В любом случае я не торопился портить оставленные там отпечатки. Кстати, можете забрать мои перчатки, чтобы сверить: я там внутри ничего не трогал.

Беседина смотрела на него во все глаза. Интересно, что она тоже не проявила никакого интереса к содержимому тайника. Все двадцать минут, пока они ждали полицию, они спокойно обсуждали смету ремонтных работ. А еще говорят, что женщины любопытны!

– Ладно, – крякнул следователь, – Витя, посмотри.

Молодой оперативник, натянув перчатки, подошел к печи, привстал на цыпочки, осторожно засунул руку в приоткрывшееся отверстие, видимо, помня об упомянутой Дмитрием мышеловке, и вытащил небольшую жестяную коробочку. «Монпансье «Ландрин», – было написано на ней.

– Конфеты? – удивленно сказал Витя. – Это, наверное, дети спрятали. Тут же музыкальная школа еще недавно была.

– Ты что, совсем темный? – снисходительно спросил Илья Сергеевич. – Это дореволюционные еще конфеты были. И буквы-то, видишь, какие? С ятями.

Дмитрий подошел поближе: ему вдруг стало интересно, что именно лежит в старинной жестянке. Ну, не конфеты же! Витя снял крышечку и легкий вздох разочарования пронесся по комнате. Коробка была совершенно пуста.

– Ничего не понимаю, – следователь потер затылок. – Граждане, а вы уверены, что ничего не трогали?

– Именно поэтому и не трогали, чтобы быть уверенными: нас ни в чем не обвинят, – скучным голосом сообщил Дмитрий. – С учетом той бумаженции, которую держал Беспалов, с определенной долей уверенности можно сказать: убийца все-таки нашел то, что искал. Понять бы еще, что именно это было.

– Разберемся, – пообещал следователь. – А пока давайте-ка я запишу ваши показания.

Когда все это светопреставление закончилось, и опергруппа, наконец, уехала, Дмитрий и Елена смогли вернуться к работе. Его напарница так спокойно обсуждала сметы, балки, доски и половую доску, словно и не стала только что свидетельницей совершенно непонятного события.

– Елена Николаевна, неужели вам совсем неинтересно, что лежало в тайнике и кто это забрал? – спросил Дмитрий, внезапно раздражаясь из-за ее полной невозмутимости. Сосулька какая-то, а не человек!

– Интересно, – коротко проинформировала она.

– Но вы никак не проявляете свой интерес.

– Ну, танцы папуасов с бубнами – не совсем мое, – лицо у нее отчего-то было напряженное. – Да и вообще, Дмитрий Михайлович, я вас уверяю, все тайное рано или поздно становится явным. И этот случай – не исключение. Могу я спросить, почему вы не рассказали следователю про татуировку на руке Балуевского?

– А вы почему? – пожал плечами Дмитрий. – Это ваша история, а не моя. Это вы видите связь между двумя особняками, и делаете вывод, что Беспалов приобрел их не просто так, а реставрация – всего лишь предлог обыскать их, не привлекая внимания. Признаюсь, я промолчал еще и потому, что хотел бы разобраться в этой истории без спешки, потому что у меня есть уважительная причина.

– Имеющая отношение к Балуевским? – удивилась Беседина.

– Нет, про Балуевских я ничего не знал до того, как вы мне рассказали. Моя история имеет отношение к этому дому, хотя до недавнего времени я понятия об этом не имел. Видите ли, первым владельцем этого особняка, построившим его и принявшим странное решение соорудить тут эти не очень привычные для северной глубинки печи, был Александр Францевич Штольцен, мой далекий прапрадед.

Эта непостижимая женщина снова поменялась в лице, как будто он сообщил ей что-то особенно важное.

– Этот дом принадлежал вашей семье? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Елена Николаевна, что вас так взволновало? – с легкой иронией спросил Дмитрий. – Если верить Википедии, которую я почитал в Москве на досуге, этот дом был продан городскому главе Яковлеву в 1860 году, спустя тридцать пять лет после смерти Александра Францевича, его сыном, отставным военным, к тому моменту уже довольно немолодым. К сожалению, это все, что я знаю о своих предках.

– Отчего же?

– Никогда не испытывал тяги к знаниям о своих корнях, – признался Дмитрий. – Хотя сейчас стало интересно. А у вас, Елена Николаевна, судя по всему, богатый опыт работы в архивах. Поможете?

Беседина полоснула его взглядом, неожиданно тяжелым, неприязненным.

– Если вы не против, давайте продолжим работать, Дмитрий Михайлович, потому что у меня назначена еще одна встреча, и я не хочу на нее опаздывать. И, кстати, ваши предки никак не могли положить в печь ту коробочку. Она не ваша, что бы вы себе не думали.

– А я ничего такого и не думаю, – заверил ее Дмитрий. – Но почему Штольцены не могли положить это в тайник?

– Дом действительно перешел к Яковлеву в шестидесятых годах девятнадцатого века, а монпансье «Ландрин» стало продаваться в московской кондитерской Григория Елисеева, откуда и разошлось по всей России, только в начале двадцатого века.