Алая карта

– Старейшиной!

Она мертвой хваткой вцепляется в запястье Жюли.

– Ты должна мне помочь. Монтано жульничает, я в этом уверена. Держу пари, ей не больше девяноста шести или девяноста семи! Пусть говорит что хочет, я этих интриганок знаю. Звезды вроде Дитрих и Гарбо, окончательно покинувшие съемочную площадку или сцену, перестают скрывать свой возраст. Но Монтано все еще задействована. Когда режиссеру телефильма требуется актриса на роль бабушки, он говорит: «Позовите ту столетнюю старуху!» Я прочла об этом в каком-то глянцевом журнале. Столетняя исполнительница придает шик любой картине, чем Монтано и пользуется. Трогательную историю о своем детстве она наверняка придумала специально для журналистов. Прелестная старушка, такая живая и веселая!

– Ты преувеличиваешь.

– Да неужели? Я преувеличиваю! Тебе наверняка неизвестно, что сегодня утром она пела, а этот Хольц ей аккомпанировал. Что они «исполняли»? Глупую итальянскую песенку, «Фуни…», как ее там.

– «Фуникули-фуникуля»…

– Вот-вот. Кейт собственными ушами слышала, как Джина пела и смеялась. Я слегла из-за нее! Вот что, моя милая, ты часто бываешь в городе, так найди мне «Историю кино». Там наверняка будет упоминание о Джине с краткой биографической справкой.

Глория без сил опускается на подушки.

– Обещаешь?

– Конечно.

– Спасибо.

– Тебе нужно что-нибудь еще?

– Ничего, только покой.

Жюли бросает последний взгляд на Глорию. Да, она потрясена, ранена, но рук не опустила. Битва еще не выиграна. Жюли становится неловко за такие мысли, но ей ужасно любопытно, как будут разворачиваться события. Глория впервые вынуждена защищаться. Жюли совершает привычные действия – ест суп и ракушки под масляным соусом, снимает косметику, умывается, моет руки, чистит зубы (осторожно – из-за мостов), раздевается, сражается с ночной рубашкой (она все-таки удобней пижамы) и одновременно прокручивает в голове события счастливой жизни Глории. Подруги сестры правы – ее счастье было дерзким, почти вызывающим. Природа наградила Глорию экзотической красотой и великим талантом. Он напоминал благодать Господню, ее пальцы извлекали из скрипки волшебные звуки не потому, что она много работала, а по капризу небес. Эгоизм ограждал Глорию от испытаний и трудностей, но это был не пошлый, постыдный эгоизм, а непробиваемая сияющая броня на манер рыцарских лат.

Жюли достает сигарету из пачки «Кэмела», закуривает и ложится. Ей нравится этот сладковатый вкус – она касается языком фильтра, когда затягивается. Жюли возвращается мыслями к Глории – рассеянно, как кошка, вылизывающая пустую миску, все еще пахнущую любимым лакомством. Проблемы Оливье никак не коснулись Глории. После развода она оставила себе фамилию Бернстайн, получила половину его имущества и уехала за границу. Конечно, оставалась проблема Жюли, но ее легко было решить с помощью денег. У бедняжки плохо с головой, значит, нужно обеспечить ей комфортабельное существование. Глория исполнила свой долг – она из тех, кто всегда платит по счетам, чтобы чувствовать себя спокойно. Глория дорого бы дала, чтобы ее сестра была больной, а не калекой. Больные рано или поздно выздоравливают… либо умирают. Нет ничего обременительней калек. Помогают только деньги. Платишь, помещаешь человека в дорогой санаторий, потом находишь удобную квартиру, нанимаешь преданных слуг. Все мужья Глории были очень богаты (само собой разумеется!) и прекрасно относились к бедной «прокаженной». Проказа сжирает пальцы, так что определение вполне уместное. Самым милым был Жан-Поль Галлан. Он первым сказал Глории: «Мы должны взять твою сестру с собой». Они поселились в Нью-Йорке, в квартире с видом на Центральный парк, чтобы Жюли могла любоваться деревьями.