Алая лента

Она фыркнула и отошла от стола. Я ей позавидовала. Целая комната людей, вздрагивающих от каждого слова, следующих приказам. Кроме того, приличные туфли и нарядное платье, выглядывающее из-под рабочей одежды, помада на губах. Здесь таких называют капо[1]. Они наделены привилегиями и властью, достаточной властью, чтобы командовать остальными. Оставаться в рамках закона пытались немногие, а в основном это были жестокие люди, похожие на школьных хулиганов, считающих, что издевательства над слабыми делают их лучше. Живи мы в дикой природе, Марта была бы акулой, а все мы — маленькой рыбкой в ее океане.

Судьба рыбешек — быть съеденными. Цель акулы — выжить. Так не лучше ли быть хищником, чем жертвой?

Булавки были слишком толстыми. Не такими булавками-малютками, которыми учила меня пользоваться бабушка при работе с шелком. Потому я не посмела усеять ими всю ткань, чтобы не наделать дыр. За ножницы я тоже взялась не без опаски. Мне всегда нравился звук, с которым они рассекают ткань, и то волнение, которое возникает в процессе. Но на этот раз меня охватил страх. После того как ткань разрезана, ей уже не придашь первоначальный вид, поэтому нужно быть абсолютно уверенным в своем желании доверить ткань этому сверкающему лезвию.

Я оперлась ладонями на крышку стола, дожидаясь, пока руки перестанут дрожать. Резать предстояло стоя, а я уже не держалась на ногах. Бабушка любит кроить прямо на полу, там больше места. Но вряд ли пол в мастерской достаточно чистый. Я разложила шелк на столе и прикрепила к нему булавками бумажную выкройку, я почти готова…

«Когда начнешь кроить, режь серединкой лезвий, длинными ровными движениями…»

Если бы все было так просто. Этот шелк скользил по столу, как змея, ищущая мышь на заросшем травой лугу. Но здесь нет мышей, потому что здесь им нечего есть. Как и нам. Только воздух, пух и пыль.

Кролик посмотрела на ножницы и потянулась к ним. Я подняла ножницы и стала щелкать ими в воздухе, словно перерезая невидимые нити.

— Можно мне?.. — прошептала Кролик, сглотнув.

Я сделала вид, что не слышу. Не знаю почему. Ножницы Кролику я передала только тогда, когда тянуть время стало больше невозможно.

— Спасибо, — произнесла она так, словно я совершила подвиг.

Я сморщилась, когда она неуклюже распорола блузку от знаменитого кутюрье. Зеленую блузу украшал белый кружевной воротничок, напоминающий лапку петрушки.

По моим подсчетам, я закончу кроить и сметывать друг с другом отдельные детали платья примерно к полудню. Обеденного перерыва в Биркенау нет, поэтому, когда именно наступает полдень, не представляется возможным определить точно. Когда я работала под открытым небом, то определяла это по солнцу, которое стояло высоко и светило особенно жарко. Середина между завтраком и ужином. В швейной мастерской без часов на стене время отсчитывали щелчки ножниц, шорохи наматываемой на шпульку нити и ровный стрекот машин. Иногда слышался тонкий металлический звон и следом крик Марты:

— Булавка!

Сидевшие за ее спиной портнихи закатывали глаза и беззвучно, одними губами передразнивали: «Булавка! Булавка! Булавка!»

Темная фигура в дальнем углу стояла неподвижно. Мне даже показалось, что она уснула.

Неожиданно Марта оказалась за моим плечом:

— Закончила, школьница?

— Платье сметано, можно шить, — ответила я.

Марта указала на свободную швейную машину. Я села, дрожащими руками установила шпульку, пропустила нитку в ушко.

Первая примерка в четыре…

Я поставила свою ногу на педаль, приготовилась шить. Игла заходила вверх и вниз слишком быстро, и нитка запуталась. Кровь бросилась мне в лицо, но ничего непоправимого я не натворила.

Я попробовала снова. Уже лучше. Я проверила натяжение нити, отрегулировала скорость, сделала глубокий вдох и начала.

Этот стук был таким знакомым — металлическое жужжание единого механизма. Я снова почувствовала себя дома. Если бы это только было реальностью. Когда бабушка шила, я возилась на полу, поднимая упавшие булавки и обрывки ниток. Своей швейной машине бабушка даже дала имя — Бетти. Бетти была старушкой. Антикварным произведением искусства. На боку у нее красовалась черная эмалевая табличка с золотыми узорами, на ней было выгравировано имя бабушки. Работая на машине, бабушка всегда надевала свои любимые тапочки из молескина с надрезами по центру для ее распухших ступней. Когда она шила, ткань, казалось, сама, словно по волшебству, ровно-ровно ложилась под иглу. Я, конечно, такой магией не обладала, но знала, что у меня за спиной всегда стоит бабушка, в любой момент готовая прийти на помощь.

На ткань капнула слеза. Шелк в тусклом свете казался ядовито-зеленым. Я шмыгнула носом. Сейчас не время углубляться в воспоминания. Нужно просто сосредоточиться и шить, строчка за строчкой. Сначала лиф, затем юбку, рукава и плечики.

Прострочив очередной шов, я каждый раз вскакивала из-за машины и шла к Белке, чтобы отутюжить ткань. Это секрет хорошего результата, о нем известно даже новичкам.