Алая маска

– Пойдем, Соня, – я с сожалением поднялся с кровати, расправляя затекшие руки и ноги и с жадностью вдыхая через окно остро свежий воздух, который бывает только на стыке ночи и утра, и то не всегда, а лишь ранней осенью, пока не сгнила еще упавшая листва, придающая атмосфере такую щемящую пряность.

На всякий случай надо было справиться с адресом, записанным мне Алиной, хотя дом, в котором жила майорша Кулебина, я и так знал. Но все же я достал из кармана жесткую театральную программку, на которой тетка записала мне адрес майорши, развернул ее – и даже застонал от смешанных чувств. Я затруднился бы сказать, какое из чувств было сильнее, досада ли, сожаление о потерянном даром времени, или негодование, обращенное к самому себе. Пожалуй, последнего было больше. И как можно быть таким идиотом?!

Соня, видно, ощутила что-то, какие-то исходящие от меня флюиды этой досады и негодования, и с тревогой заглянула мне в лицо, а потом и в программку. Она не поняла, почему украшавший программку портрет итальянского тенора Карло Чиа-роне в сценическом костюме доставил мне такие сложные переживания. Ведь она не видела трупа неизвестного мужчины, лежавшего полуобнаженным в зеркальной зале дома барона Редена.

Вот и не пришлось ей удивляться, почему это тенор так похож на убитого. Похож и прекрасно развитой мускулатурой, и красивым породистым лицом. И даже алой маской-домино, которую он на картинке держал в руке. А над этим впечатляющим портретом вилась лента с именем тенора, написанным по-итальянски, латинскими буквами. И прочитав это имя, я застонал еще громче.

Carlo Ciarrone, читал я снова и снова, впивался глазами в латинские буквы и казнил себя за глупость и недальновидность. Carlo Ciarrone, таинственный С.С. Вот кого убили в доме Реденов!

Теперь я припомнил и странный бред Ольги Аггеевны, в забытьи умолявшей своего мужа не трогать Карла. Меня ввело в заблуждение созвучие имен ее мужа – и того, чье имя было Карло. Очевидно, женщина стала свидетельницей борьбы между ее мужем и итальянцем Чиароне… Нет, не так: на ее глазах барон напал на Чиароне, ведь она бредила, обращаясь к Карлу, а не к «Карло», умоляя не трогать… Кого? Тогда мне показалось, что она просила не трогать «Карла», но фраза, сказанная ею, на самом деле звучала так: «Карл, умоляю, не трогайте Карло!» Да, Карло. Что ж, если на глазах у несчастной женщины ее муж убил любовника, ее внезапная нервная горячка вполне объяснима.

И если еще поверить ходившим между петербургскими кумушками сплетням о том, что Чиа-роне, известный своими амурными викториями, намеревался соблазнить сразу двух женщин, живущих в одном доме… Боже, неужели имелись в виду баронесса и ее дочь, Лиза?! Нет, в порочность Лизы мне никак не верилось. Мне легче было бы думать, что виной всему был обычный адюльтер между итальянцем и баронессой, и муж опозоренной дамы расправился с обидчиком. А Лизу этот скандал задел лишь косвенно…

Но даже надеясь на это, я все же понимал, что лишь только станут известны подробности происшествия, пусть даже в самом общем виде, репутация Елизаветы Карловны погублена будет окончательно и бесповоротно. Эти слухи, черт бы их побрал, эти слухи о желании любвеобильного итальянского певца соблазнить баронессу и ее дочь, – а никто не усомнится, что молва подразумевала именно обеих дам фон Реден, старшую и молодую баронесс, – эти слухи навсегда очернят Лизу и уничтожат в глазах общества.

Теперь я даже понимал несчастного барона. Как еще он мог противостоять этому позору? Прогнать итальянца? Но тот, я уверен, все равно распустил бы слух о своей победе, и семейство Реде-нов так или иначе было бы опозорено. О да, хоть я и не извинял Карла Редена, так как никому, кроме Господа, не дано отнимать им дарованную жизнь, но понимал я его очень хорошо. И от души сочувствовал ему. И сам не знал, как бы я поступил, окажись на его месте.

Увлекшись сочувствием к судьбе барона, терзаемый мучительными мыслями о неизбежном позоре всей его семьи, если откроется правда, я не вспомнил тогда, что, судя по обстановке места происшествия, человек, убивший мужчину в маске, должен был быть серьезно ранен и, скорее всего, у него сильно порезаны руки, ведь на месте происшествия найдены были обильные кровавые следы; а у барона не было никаких видимых повреждений. Мне пришло это в голову позднее, но я легкомысленно махнул рукой – пусть Барков разбирается, как это вышло, а я все равно отстранен от дела и даже не имею его в производстве, передав Плевичу.

Так что первым моим побуждением было обратиться тут же к Силе Емельяновичу Баркову. Он, как опытный сыщик, не сможет пройти мимо таких совпадений между личностью итальянского тенора и мужчиной, убитым в доме Реденов, какие сходятся на одном: убитый – Карло Чиароне. Но, к великому стыду моему, я боялся. Да, мне страшно было снова появиться перед Барковым, проницательным Барковым, который, как мне казалось, в самую душу может проникнуть, умело поведя беседу. И не захочешь, да выложишь ему все, что нужно бы утаить. А мне было что утаивать.