Алакет из рода Быка

— Приветствую почтенного Тудаменгу, отважного хуннского полководца! — склонил голову Алакет, и старейшине этот поклон показался самым ядовитым издевательством.

— Приветствую славного Алакета, достойнейшего из тюльбарийцев! — проворчал он в усы.

— Воины кыргызы и хунны, — продолжал Алакет, — показали себя в этом бою достойными противниками. Они сражались как подобает мужам. Но владыке неба было угодно, чтобы хунны оказались в петле, и петля эта рано или поздно затянется на вашей шее.

Алакет взглянул на хуннских военачальников и встретил их хмурые взгляды.

Тудаменгу мрачно разглядывал копыта коня своего противника.

— Я предлагаю иное, — сказал Алакет. — Пусть Тудаменгу даст клятву, что не поднимет оружия против кыргызов до следующего восхода солнца, и мы даруем его воинам жизнь и свободу. Мы не снимем скальпов с убитых хуннов и не подвергнем их бесчестью. Оставшиеся в живых могут похоронить их по обычаю. Как военную добычу я требую у вас лишь одежду убитых нами хуннов и ваших коней. Чжи-чжи, — тут Алакет криво усмехнулся, — явился к нам со всей ордой. Табуны его многочисленны, и хунны не обеднеют от потери нескольких сотен скакунов, а нам они понадобятся, чтобы увезти раненых в ближние кочевья… Если Тудаменгу согласен, пусть служители духов скрепят взаимную клятву, если нет, доведем бой до конца!

Тудаменгу взглянул на военачальников. В их настороженных лицах, в тревожных глазах он прочел ответ, который сам склонен был дать этому проклятому Алакету. Почетное перемирие вместо полного уничтожения! Но гнев кагана? Что ж, для Чжи-чжи поднять руку на Тудаменгу — значит оттолкнуть бывших сторонников Узун-Дугая, значит ослабить себя и усилить своего врага Ойхана. Правда, в порыве ярости каган способен на любое безрассудство. Но он, Тудаменгу, не настолько глуп, чтобы прийти в шатер Чжи-чжи сразу после боя. Нет. Он останется среди своих воинов и переждет, пока каган перебесится и снова сможет трезво смотреть на вещи…

— Я согласен, — отрывисто произнес Тудаменгу.

И вот воины обеих сторон расступились, и навстречу друг другу выехали увешанные бронзовыми дисками и разноцветными лентами хуннский шаман и кыргызский жрец. Став друг против друга, они воздели руки к небу и заунывными голосами начали произносить заклинания…

Совершен обряд принесения клятвы. Кыргызы отогнали в сторону табун хуннских коней. Но что это? Тюльбарийцы, срывая с себя халаты, тут же облачаются в одежду убитых хуннов. Воины вскочили на коней. Часть их, сопровождая привязанных к седлам тяжело раненных сородичей, двинулись на запад, а войско Алакета, подняв облако пыли, направилось на юго-восток к холмам, откуда пришел Тудаменгу и где осталась в засаде вторая часть хуннской дружины. Глава хуннов отвернулся. Он-то с самого начала переговоров понял, что его хитрость разгадана Алакетом. Засаде грозит смертельная опасность, а здесь воины лишены коней и не могут предупредить своих.

«Что ж, — подумал Тудаменгу, — ведь моя жизнь для державы Хунну имеет больше цены, чем жизнь того щенка, который оставлен в засаде. Он не заменит меня во главе войск кагана, а я вновь приду сюда с дружиной, которая отомстит и за этот позор, и за смерть воинов в засаде… Если бы я дал приказ возобновить бой, собственные военачальники могли взбунтоваться против меня. Ведь они шли за добычей, а не на смерть».

За холмами, там, где равнина, словно рассеченная ударами меча, изрезана оврагами, притаилась засада. Оседланные кони, изредка позвякивая сбруей, щипали траву. Воины, сидя отдельными группами с поджатыми под себя ногами или на корточках, вполголоса обменивались отрывистыми фразами. Всех утомило непрерывное ожидание. На вершинах холмов залегли в высокой траве дозорные, которые внимательно следили за степью. Начальник засады, стройный черноусый Цокто-Муюн, нетерпеливо разъезжал на низкорослом рыжем коньке между воинами. Солнце давно склонилось к закату, и отсутствие вестей с поля битвы начало тревожить молодого военачальника. Может быть, Тудаменгу попал в беду? Может быть, выслать разъезд, узнать, что случилось?

И едва эта мысль пришла в голову Цокто-Муюну, как с вершины холма раздался свист суслика. Ему отозвался второй, зловещий волчий вой пронесся по оврагу. «Подают знак», — подумал Муюн. Соскочив с седла, он ползком поднялся на вершину холма. В желто-зеленом море увядающих трав он увидел быстро приближающуюся массу всадников. «Они!»

Цокто-Муюн взглянул вниз, в овраг. Его воины приготовились. Разделившись по отрядам, они залегли, уложив возле себя прекрасно выученных коней.

Все ближе несущиеся по степи всадники. Теперь можно различить хуннских воинов в одеждах из звериных шкур мехом наружу, сверкающую броню телохранителей. Но, великие духи! Как поредело войско Тудаменгу. Здесь нет и половины тех, кто утром ушел со старейшиной. Видно, недаром тревожился Цокто-Муюн. Но и кыргызов немного. Значит, и им пришлось нелегко. Тем лучше!