Аламут

Он поел и попил. Хлебцы были ассасинскими хлебцами; они были хороши на вкус, на них не было крови, могущей испортить их. Гранаты блестели, как самоцветы, обагряя его пальцы соком.

Айдан поднял глаза на человека, стоявшего у двери. Он не знал, чего он ожидал, старик, да. Старый и сильный, иссушенный годами суровой жизни. Борода его была длинной и серебристой, глаза глубокими и темными. Быть может, он не был красив, но в его лице была сила, черты его были отчетливыми — лицо человека из древней Персии. Его племя вело войну против Запада два тысячелетия.

В нем не было мягкости. Милосердие и сочувствие, говорило это лицо, — удел Аллаха. Он, смертный человек, не может стремиться к ним.

Он пришел один и без оружия. Мудрый человек. Стража, клинки, насилие — на это Айдан ответил бы тем же. Но эта яростная безоружность удерживала его на месте.

— Я получил твое послание, — произнес Повелитель Ассасинов. Айдану потребовалось время, чтобы вспомнить.

— А посланник? — спросил он.

— Мертв, — ответил Синан. Конечно, — говорил его тон. Айдан не мог не пожалеть об этом. Чуть-чуть. Его целью был Синан и ручной демон Синана.

— Жаль, — отозвался он. — Он был полезен.

— Нет, — возразил Синан, — поскольку он был разоблачен. — Он одарил Айдана тенью улыбки. — Пойдем, прогуляйся со мной.

Он не был лишен страха. Айдан обонял этот страх, легкий и едкий запах. Но Синан был из тех, кто наслаждается страхом, для кого величайшее наслаждение — бросать вызов ужасу. Он шел, как мог бы идти человек, который надумал приручить леопарда, не прикасаясь к Айдану, не отваживаясь зайти столь далеко, но идя в пределах его досягаемости. Для сарацина он был среднего роста, то есть низок для франка, и худ; Айдан мог бы сломать ему шею одной рукой.

Они шли, кажется, без особого направления, прогуливаясь по замку. После Крака он казался маленьким, но ощущение от него было то же самое: дом войны, посвященный Богу. Его обитатели передвигались молча, как те, чьи задачи известны и неизменны. Они приветствовали Синана с глубоким почтением, а его спутника — короткими нелюбопытными взглядами. Здесь никто не задавал вопросов и даже не думал об этом; не перед лицом Повелителя. Все, что они знали или предполагали, они хранили при себе.

Синан говорил мало и всегда со смыслом: о назначении комнат, о том, куда свернуть. У нас нет секретов, говорило его поведение. Смотри, это все открыто, никаких тайных мест, никакого позора, укрытого в тени, на цепи.

Да, думал Айдан. Синану здесь не нужны секреты. Все его секреты — там, во внешнем мире, среди его слуг и шпионов.

Сад уже облетел в ожидании зимы, но в защищенных уголках продолжали цвести розы. Синан присел отдохнуть под навесом, защищающий кусты белых и алых роз.

— Это правда, — спросил у него Айдан, — что в Аламуте розы никогда не отцветают?

— Ты хочешь, чтобы это было правдой?

Айдан обнажил зубы.

— В моем городе есть такой сад. Но та, что ухаживает за ним — не смертная рабыня.

Напрягся ли ассасин? Лицо его не выражало ничего.

— Ни у кого из рабов Аламута нет подобного могущества.

— А в Масиафе?

Тонкая рука поднялась, оборвала лепестки с увядающего цветка, позволила им упасть.

— В Масиафе жизнь и смерть протекают так, как начертал им Аллах.

— Или как приказываешь ты.

— Я всего лишь слуга Аллаха.

— Ты веришь в это, — сказал Айдан. Он не был удивлен. Циник или лицемер был бы менее опасен.

— А ты? Во что веришь ты?

— В то, что Аллах — хорошее имя для человеческой алчности.

Синан не был оскорблен.

— Да? А как ты называешь свою алчность?

— У меня ее нет. Мои грехи — гордость и гнев. Я называю их своими именами.

— Гордость, — промолвил Синан, — воистину. — Он поймал на ладонь один кроваво-красный лепесток и пристально посмотрел на него. Потом поднял глаза. — Чего ты хочешь от меня?

— Чтобы ты сдался.

Более мелкий человек расхохотался бы. Синан спросил:

— Разве есть сомнения в том, кто здесь в силе? — Он сделал жест: чуть заметно повел пальцами. Из-за кустов и из теней сада, изо всех уголков выступили люди в белом. Каждый сжимал натянутый лук, каждая стрела неуклонно была устремлена на цель.

Айдан улыбнулся.

— О нет, — сказал он. — Никаких сомнений. Ты спросил меня, чего я хочу. Мое сердце желает заполучить твою жизнь, но это не воскресит моего родича. Я мог бы удовлетвориться твоей сдачей; твоей нерушимой клятвой в том, что ты прекратишь мучить леди Маргарет; и платой за жизни, которые ты отнял.

Повелитель Масиафа смотрел на него и нарождающимся уважением.

— О, я вижу, ты цивилизованный человек.

— Едва ли, — возразил Айдан. — Плату я запрошу немалую. И ты должен будешь навсегда оставить всякую надежду заполучить могущество Дома Ибрагима.

— Существуют другие дома.

— Торговые дома. А торговцы не питают любви к возможным родственникам, которые прибегают к таким грубым методам, как убийство. С такой тактикой в этой битве ты проиграешь войну.

— Это предполагает, что мне придется сдаться. А что если я просто похищу женщину и заставлю ее силой?

— Она прежде умрет, — ответил Айдан. — А ты можешь обнаружить, что я большее препятствие, нежели выгляжу.