Аламут

— Не бойся, — сказала она. — Он не причинит вам вреда. Ты думаешь, почему он ненавидит меня? Я убила человеческое дитя и пыталась убить человеческую женщину, и оторвала его от его слуг.

Ее голос пугал, потому что был таким спокойным, рассказывая истину без прикрас. В нем было совсем немного горечи, совсем немного сожаления. Но отчаяние пропадало из него.

— Я преподам ему истину обо мне, — сказала Марджана. — Смотри и увидишь.

Айдан плавал в глубоких водах замечательно незатейливого сна. Запах готовящейся еды; что-то напевает женский голос, чистый, негромкий и мелодичный. На краткий миг он снова стал ребенком, маленьким полудиким зверьком, живущим в доме лесной ведьмы, ничего не зная и не ведая о дворцах и замках, ни даже о том, что у него был и есть отец, отец-король. Он едва не потянулся, чтобы коснуться второй половинки себя, брата, с которым вместе дремал в чреве матери.

Его рука знала, что обнаружит только пустоту. Его тело помнило себя. Было тепло и уютно. Если не считать чего-то живого и довольно тяжелого на груди.

Айдан открыл глаза. На него сверху вниз уставилась пара карих глаз на очень юном лице.

— Ха, — сказал их владелец. — Лид. — Ребенок запрыгал, смеясь. — Халид!

Айдан боролся за глоток воздуха, который словно нарочно выдавливали из него. Это был настоящий вес и весьма настоящий младенец — мальчик, как ясно видел Айдан: на ребенке было только ожерелье из синих камушков на шее и ничего больше.

— Халид! — ликующе кричал мальчик. — Халид!

Ребенка кто-то поднял. Легкие Айдана, освободившись, втягивали воздух. На него сверху вниз смотрела молодая женщина. У нее были такие же круглые карие глаза, как у ребенка, хотя и не такое круглое смуглое лицо. Ее черты были тоньше, почти острыми. Она внезапно покраснела и прикрыла лицо краем головного покрывала.

Айдан уже догадался, что она была сарацинкой. Он видел, что находится не в своей келье в Масиафе. Вообще не в Масиафе. Он догадывался, что к этому приложила руку Марджана.

— Она похитила и тебя тоже? — спросил он.

С закрытым лицом девочка была храбрее. Она держала ребенка на бедре, откуда тот рассматривал Айдана с радостной настойчивостью.

— Она моя подруга, — ответила женщина.

Айдан не мог произнести ни слова.

Женщина нахмурилась.

— Ты знаешь, это возможно. То, что у нее могут быть друзья. Что ты знаешь о ней?

— То, что она убивает.

— А на твоих руках нет крови?

Он сел. Щеки его горели. Кажется, это проклятье — его всегда ставят на место закутанные в покрывала истинные мусульманки.

Эта женщина отшатнулась назад, когда он пошевелился, загородив ребенка своим телом. Она боялась Айдана. Безумец, думала она. Опасный. И франк.

Его могущество вернулось.

Он сидел смирно. Она медленно успокоилась.

— Я прошу прощения, что Хасан разбудил тебя.

— Я полагаю, есть вещи похуже, которые тоже могут разбудить.

Ее глаза потеплели от улыбки — сначала медленно, невольно, но неудержимо.

— Мое имя Сайида.

Он склонил голову.

— Айдан.

— Ты голоден?

Он был голоден. Это удивило его.

Она все еще не доверяла ему: она забрала Хасана с собой и вернулась, удерживая равновесие с подносом на голове и с ребенком у бедра. Айдан чуть помедлил, чтобы оказать уважение такому подвигу. Теперь ее лицо было закрыто, но он видел, как вспыхнули ее щеки, когда он поднялся, чтобы взять поднос. Он не смог удержать улыбку, и это заставило ее покраснеть еще сильнее.

Она не стала есть с ним. Женщина не должна есть с мужчиной, к тому же он был неверный. Но Хасан не знал таких ограничений. Она отпустила его, в ожидании, когда Айдан поест, и Хасан устремился прямо к колену Айдана. Сайида рванулась было за ним, но остановилась.

— Я не причиню ему вреда, — мягко сказал Айдан.

Она подняла глаза. Она была чуть сердита, но не на него.

— Она сказала, что ты этого не сделаешь.

Он стиснул зубы.

— И ты поверила ее словам.

— Я знаю ее с тех пор, когда я была не старше, чем Хасан.

— А меня ты совсем не знаешь. — Айдан заставил себя расслабиться, потянулся за пресной по-восточному лепешкой и макнул ее в котелок. Хасан смотрел на это голодными глазами. Айдан разломил лепешку и отдал половинку ребенку, который принял это как должное. Айдан сжевал собственную половину.

— Вкусная еда.

Сайида засмеялась, как будто не смогла удержаться.

— Да, я умею готовить! Только не говори моему мужу. Он думает, что это не пристало женщине из хорошей семьи. — Она смолкла; казалось, она вдруг осознала, что сказала. Она резко поднялась и пошла прочь через сводчатый зал, бывший, как теперь понял Айдан, пещерой.

Он не пытался пойти за ней. Хасан хотел еще хлеба. Айдан дал ему еще кусок, желая засмеяться, но не отваживаясь. Вот он сидит в пещере, разукрашенной, как султанский гарем, принесенный сюда магией, с ребенком на колене, а мать ребенка переживает самое частое женское горе: ссору с мужем. Он размышлял, ожидают ли от него, что он ее утешит.

Это было бы недостойно их обоих. Он ел, чтобы утолить голод, деля трапезу с Хасаном. К тому времени, как он поел, Сайида вернулась, ожидая, что он станет спрашивать, почему она плакала. Вместо этого он задал вопрос: