Алан Гринспен. Самый влиятельный человек мировой экономики

«Что ты сделал?» – думал Гринспен про себя. «Почувствовал рынок? Что почувствовал – стену? Как понимать данное утверждение?»

Смысл этого утверждения постепенно прояснялся, по мере того как Гринспен проводил время на торговой площадке. Его соперники могли не разбираться в товарах, но они знали два важных термина: овербот и оверсолд. Если крупные торговцы в яме совершали покупки, рано или поздно они скупили бы всё, что могли себе позволить; в отсутствие новых покупателей рынку оставалось только падать. Точно так же, если крупные игроки будут сбрасывать контракты, наступит время, когда они остановятся; без давления на цены следующий шаг будет подъемом вверх. А если яма была разделена между крупными продавцами и крупными покупателями, тогда начиналась психология. Вам требовалось умение читать язык жестов противников: на какой стороне находилось больше капитала; кто не боялся рискнуть и сделать самую большую ставку? Жадность, страх и человеческое эго превосходили скучные инвентаризационные подробности. Рынки не были полностью рациональными. Они были просто слишком человеческими³⁵.

Кое-что из этого понимания нашло свое отражение в длинной статье, которую Гринспен представил Американской статистической ассоциации в конце 1959 года. Текст был переполнен сленгом торговцев – лонгами и шортами, «быками» и «медведями», оверботами и оверсолдами, – словами, которые не встречались в других научных статьях того периода³⁶. И хотя большая часть аргументации сосредотачивалась на последствиях «пузырей», Гринспен также хотел подчеркнуть некоторые нюансы, связанные с причинами их возникновения. Инвесторы в основном были рациональны – они реагировали на реальные события с реальными бизнес-последствиями, шла ли речь о технологических прорывах в промышленных лабораториях или о политических предложениях, исходящих из Конгресса. Но инвесторы пропускали эти новости через собственные настроения и эмоции; их скользкие и хрупкие суждения нельзя было назвать эффективными. Предвосхищая открытия поведенческой экономики в 1970-х и 1980-х годах, Гринспен отметил, что крен в сторону страха обычно был более внезапным и драматичным, чем крен в сторону уверенности. Рынки могли мгновенно потерпеть крах, вызванный скромным сдвигом в фундаментальных показателях. Напротив, «пузыри» росли всегда постепенно³⁷.

Если рынки способны быть иррациональными, то откуда наблюдатель мог знать, когда они изменятся? Годы спустя, будучи председателем ФРС, Гринспен предполагал, что иногда «пузыри» невозможно обнаружить, но в 1959 году он считал иначе. В рыночной экономике, – уверенно объяснил он, – будущее по определению непознаваемо. Новые управленческие трюки и технологические достижения наверняка спутают прогнозы предсказателей; война или стихийное бедствие могут грянуть как гром среди ясного неба; неожиданности надо ожидать. Поскольку будущее строго неопределенно, инвесторы, снизившие премии за риск до минимума, явно не прислушивались к своим чувствам. «Когда принимаются обязательства, основанные на предположении о сохранении определенной стабильной себестоимости в течение следующих 20 лет, это явно является иррациональным оптимизмом», – заявил Гринспен. В такие моменты уверенности инвесторы забывали пределы «того, что можно узнать о будущих экономических отношениях»³⁸. Рано или поздно их высокомерие будет наказано.

Глава 4 Поклонник Айн Рэнд

В 1959 году Алан Гринспен купил совершенно новый кабриолет Buick, возможно, самый сказочный Buick, который когда-либо сходил с конвейера на любом заводе General Motors. Черная с красными кожаными сиденьями, эта машина являлась кричащим символом статуса. С начала 1950-х годов GM произвела лавину таких стремительных «конфеток» – ее типичный автомобиль был длинным, обтекаемым и с низкой посадкой, как нечто среднее между реактивным самолетом и акулой-убийцей, и Buick Electra 225 лишний раз подтвердил этот триумф формы над функцией. Даже не двигаясь, он олицетворял силу и скорость. Гринспен занял место за двойным обручем рулевого колеса с хромом на меньшем внутреннем круге и с красной отделкой на более широком внешнем. Спереди злобно скалилась радиаторная решетка; позади крылья, казалось, расширялись за счет размаха хвостовых плавников; сверху, в дни, когда погода позволяла откинуть крышу назад, были только свет и небо. Молодой консультант включал радио и проезжал по совершенно новым магистралям между штатами, которые лентами струились по сельской местности; ветер развевал его темные волосы, и потрясающее чувство собственного благополучия бурлило у него внутри. Он воплощал собой Американский век и Нефтяной век¹. Он был статным, мощным и мобильным.