Алан Рикман. Творческая биография

Рикман сыграл своего героя с лирической откровенностью, не чуждой, что характерно, ироническому гротеску. Лохматый субъект, материализовавшийся в квартире, мужественно приняв и с необыкновенной нежностью утишив первую волну экстатического ликования своей несчастной вдовы, в одночасье перестал быть мистическим эхом сонаты Баха для виолончели и довольно скоро напомнил о том, каким человеком был при жизни. Он беспрестанно мерз, боролся со сквозняками, пестовал ипохондрию, чихал, сморкался, требовал грелку, одеяло, еще одно одеяло… Обнимая, он бестрепетно сворачивал калачиком и уютно подтыкал любимую женщину в качестве дополнительной подушки, невзирая на ее неодобрительный писк; в минуты резвости оглушительно орал ей в ухо и игриво лил на шею спящей холодную воду. Вздыхая и закатывая глаза, свысока критиковал ее вкус, уверяя, что она безнадежна. Превосходно играл на виолончели (вместе с мертвым оркестром, только что разбившимся на гастролях). Наводнил дом дружелюбными приятелями-призраками и смотрел с ними «Короткую встречу» Лина. Рассказывал любимой нежные задумчивые истории. Он определенно был тем самым гофмановским привидением, которое «пьет желудочные капли», сверхреальным и фантастическим одновременно, – а ведь это квинтэссенция гротеска. Философствуя о любви, он неожиданно завершал свою тираду резким: «Во всем виновато правительство!» – «Почему правительство?» – «Ненавижу ублюдков!» (можно с осторожностью предположить, что Алан Рикман, будучи политическим активистом и ярым сторонником партии лейбористов, произносил эту фразу не впервые).

Быть единственным – вовсе не значит «быть идеальным». Он был капризен, раздражителен, утончен и необычайно талантлив. У него были вечный насморк и неожиданно теплая мальчишеская улыбка. Он любил эту женщину и не выносил ее боли. Он спросил ее, хочет ли она, чтобы он ушел, она в ужасе принялась твердить «никогда, никогда, никогда!» – и только он в этот момент мог понять, что на самом деле все кончено. Мало в ком при жизни есть столько жизни, сколько было в герое Рикмана после смерти.

Статус секс-символа к Алану Рикману приходит не сразу (влияние Вальмона было ограничено театральной аудиторией), но, придя, уже не подлежит пересмотру. Более того, определение manly man, применяемое к актеру и его персонажам, подчеркивает особый характер явления: героям Рикмана нет нужды соперничать или соревноваться с кем-либо, отстаивая свою мужественность, его авторитет абсолютно непререкаем, он просто побеждает – и все. Он будет царить, покровительствуя окружающим или подавляя их (по мере надобности сюжета) до тех пор, пока история не оборвется – или попросту бесконечно. Любопытно, что пресловутая медитативная «медлительность» его сценического существования (за исключением комедий) становилась длительностью отложенного во времени экзистенциального поражения, задержанной на три часа спектакля смертью, распадом, а на экране его властная фотогения гарантировала героям вечную непобедимость. Их могли убить, но унизить не могли. В героях Рикмана – даже самых эмоциональных, неуравновешенных и сомневающихся – чувствовалась непоколебимая устойчивость. Из этой уверенной плотной тяжести и мощи физического присутствия можно было при желании извлекать сексуальные оттенки, но еще выразительнее и определеннее Рикман играл контроль и власть как таковые.

После «Верно, безумно, глубоко» в драматических любовных историях он сыграет не раз – и почти всякий раз в истории будет таиться некий мучительный изъян, зачастую уничтожающий самый смысл определения «любовная». Оно и понятно: совершенная любовь, над которой не властна смерть, уже была сыграна. В фильме «Закрой мои глаза» (1991) Рикман играет некоего Синклера, чья прекрасная молодая жена вдруг завела роман с родным братом. Синклер богат, неглуп, по-британски прозаичен, самоуверен и холодноват, а чтение в постели он однозначно предпочитает бурному сексу. Пока герои Саскии Ривз и Клайва Оуэна предаются инцесту, Синклер ничего не замечает. Но, однажды обнаружив измену, ведет себя как человек, которого нелегко удивить, невозможно шокировать, трудно предать и немыслимо ослушаться – просто потому, что он обычно бывает прав. Любитель чтения, на месте страстной маньеристской трагедии он видит болезненную, но не смертельную мелодраму – и, крепко взяв жену за руку, уводит ее от этого неподобающего жанра.