Алан. Скажи, что ты моя 2

Но сейчас речь не о женских грезах. О мужских. Моих грезах – и они были там, внутри… Нашу вторую двойню Бэлла уехала рожать к родителям во Флориду. Так сложилось. Мать Бэллы заболела, и было решено начать лечение в США. Чтобы не курсировать между континентами, мы на какое-то время осели у родителей. Правда, мне то и дело приходилось отлучаться, а последние полтора месяца – прям после родов – и вовсе отсутствовать, я завершал очередной крупный проект в республике, мое присутствие было необходимо. Бесился, но что делать. Зато ехал обратно с сюрпризом для Бэллы – я, наконец, нашел дом своей мечты в республике. По возвращении в Россию мы обязательно туда поедем. Уверен, она влюбится в него, пусть без ее профессиональной и хозяйской руки там не обойтись.

Сердце стучало в горле, когда въезжал в ворота. Видел «вторую партию» своих малышей, как любил шутить отец, только один раз – сразу после родов. Как же соскучился по ним по всем, как же тяжела была разлука…

Веселым гомоном меня сразу встретили гулявшие в этот момент во дворе подросшие Айза с Робертом. И Кира, уже почти девушка. Такая утонченная, манерная… Мне кажется, она берет пример с Бэллы. Та для нее объект нескончаемого восторга, восхищения и подражания.

Дети облепили меня, как липучки, я так и зашел внутрь – с двумя висящими по обеим рукам мартышками и обнимающей меня за талию Кирой.

На террасе идиллия – мама с папой качают малышей Лину и Артура, а в комнату с кухни, неся огромную тарелку тутовника, входит Бэлла. Дух захватывает, когда я смотрю на нее. Для них всех мой приезд – сюрприз. Малютка охает, когда видит меня, и чуть не роняет тарелку, но я вовремя успеваю подхватить. Я слепну от ее красоты. Она стала еще красивее? Волосы разлетаются на ветру, светясь золотом. На лице легкий румянец. Красивое белое платье из шитья закрывает тело, на которое я сейчас смотрю дозированно, потому что с ума схожу от ее форм. Как же ей идет материнство. Все мое мужское нутро простреливает, когда вопреки воле снова и снова возвращаюсь глазами к ее груди – и представляю, какая она там, в жестких тисках лифа.

– Алан, – слышу ее восторженно-радостное. Обнимаю, не в силах скрыть дрожь, – а у нас тутовник в саду созрел. Собрала с утра…

Когда она волнуется, всегда так мило и нелепо переводит тему… Какая же она… Лучшая…

Мы тепло здороваемся с родителями, а я таю, как только касаюсь руками нежной кожи своих малышей. Кайф отцовства особенный… Ничем его не заменить. Это счастье. Бесконечное и абсолютное счастье. А еще счастье – вот так стоять здесь, дышать порывистым влажным воздухом океана и слушать шелест кипарисов. Без обид, без напрягов. Просто радоваться тому, что рядом с тобой абсолютно любимые люди.

Мы пьем чай с яблочным пирогом Бэллы и кушаем тутовник – любимый плод моих родителей. Я рассказываю о республике и о проекте. Родители слушают увлеченно.

– Где Марианна и Коста? – спрашиваю у них. Я не видел брата и сестру уже полгода. Они так быстро растут, совсем уже взрослые.

– Мари в Нью-Йорке на практике. А Коста… – мама тяжело вздыхает. Судя по всему, у нее подросла новая головная боль… Вот такой он удел мамский…

– Думаю, Коста еще даст нам всем жару похлеще того, что творил ты… Укатил с друзьями в Вегас. Вместо того чтобы думать, что делать с проваленными экзаменами…

Я усмехаюсь, понимающе кивая. Теперь многодетному отцу с пятью детьми мне, конечно, все представляется иначе, чем в двадцать два…

– Он поумнеет, – пытаюсь я успокоить родителей, но прекрасно понимаю, что бесполезно…

– Ой… – слышу сзади голос Бэллы, капнувшей тутовником на грудь своего белоснежного платья. – Пойду срочно застираю, чтобы пятна не осталось, – говорит потише для моей мамы. И быстро удаляется наверх.

Внутри меня всё зудит. Я для виду отсиживаю еще две минуты, в буквальном смысле отсчитывая тиканье часов на стене, а потом, придумав какой-то нелепый повод, спешу следом за ней.

Нахожу свою девочку в ванной нашей спальни. Она расстегнула пару верхних пуговиц, приоткрыв грудь, оттирает ватой и мылом пятно. Видит меня в отражении зеркала и дергается.

Я подхожу, в буквальном смысле уже дымясь, резко разворачиваю ее к себе лицом и сажаю на пьедестал раковины.

– Алан… – снова этот ее голос, то ли протеста, то ли мольбы, от которого по телу мурашки.

Какая красивая… Какая теплая, влекущая… Мамочка…

– Уже же можно? – спрашиваю я, вжимаясь в нее бедрами и намекая на пресловутую необходимость воздержания в течение сорока дней после родов.

Она всхлипывает, когда мои пальцы быстро расправляются с оставшимися пуговицами, а губы жадно накрывают ее груди, такие аппетитные и мягкие, что я уже от этого готов кончить.

– Малютка… – хриплю, расстегивая штаны.

Секунда – и от ее былой стеснительности ни следа. Она жадно подается мне навстречу, распахивая ноги. А я только и успеваю, что подставить свои ладони под ее поясницу, чтобы не впечатать ее с синяками в фаянс от резких, глубоких и жадных толчков.