Аларих, король вестготов: Падение Рима глазами варвара

Аларих был выходцем из племени тервингов – одного из двух готских племен, которые обосновались на северных территориях. Другим племенем были грейтунги[4]. Первые исследователи, прибывшие из Средиземноморья, называли их землю одной из «нецивилизованных и варварских», но этот уголок Восточной Европы, где Румыния встречается с Болгарией, Молдовой и южной частью Украины, имеет удивительно сложную историю. За два столетия до рождения Алариха местные жители с ужасом и изумлением наблюдали, как явившиеся с юга чужеземцы переправились через Дунай, вторглись на их землю и провозгласили, что отныне она является провинцией Римской империи. Это знаменательное событие, произошедшее в 106 г., сформирует мир Алариха.

Племена даков, которым во время этого вторжения пришлось хуже всего, вероятно, в конце концов услышали от плененных товарищей, как хвастливый военачальник по имени Траян воздвиг в Риме гигантскую колонну, чтобы злорадно поведать всем о своих завоеваниях. В последующие месяцы даки пополнили ряды самых отъявленных врагов империи, таких как Клеопатра и еврейские повстанцы в Иерусалиме; поверженные народы в знак унижения проводили парадом по улицам Рима. Крутые холмы придунайских земель будут вечно хранить следы этого вторжения, а местные жители сберегли воспоминания о войне, сопротивлении и безвозвратно ушедшей в прошлое старой жизни. Некоторые питали недоверие к Риму, другие хотели использовать открывшиеся возможности. Даже после того, как римские гарнизоны оставили дакийское пограничье, что буквально ошеломило империю в 270-х гг., культура местных жителей сохранила элементы римского влияния.

Спустя столетие, в 370-х гг., в живописном регионе под названием «Сосновый остров»[5], расположенном у побережья Черного моря, – буквально в двух шагах от реки – мать-готка будет убаюкивать своего новорожденного сына. Семья назвала мальчика Аларихом.

Аларих и другие готы, выросшие на римской границе, привыкли чувствовать себя чужаками, далекими от Рима, но живущими в его тени. Этот хрупкий баланс сильно повлиял на воспитание Алариха: в молодости он даже пересек речную границу. Римские краснобаи привыкли называть его родину «захолустьем», но если есть что-то, что мы наверняка знаем о детстве Алариха, так это то, что «Сосновый остров» не был сонной глушью – независимо от того, во что хотели верить римляне.

Римлянам никогда не нравилось жить на этом участке границы. Первые жители империи, отправившиеся на северо-восток в начале I в., терпеть не могли эти края. Безрадостная повседневность, отсутствие роскошных бань и задушевных разговоров за обедом, к которым он привык, заставили Овидия почувствовать «превращение в новые формы»{30}. По крайней мере, так он выразился в своем письме в Рим, которое отправил, находясь в изгнании в Северной Фракии, простиравшейся вдоль восточного Дуная на берегу Черного моря. Будучи плодовитым поэтом, Овидий знал, что для творческого процесса нет ничего лучше тишины и покоя. Но в этой «варварской стране, самой далекой в этом огромном мире», он пытался писать буквально через силу.

Овидий, живя в изгнании, написал сборник поэтических «жалоб», известный как «Скорбные элегии»; в этом сочинении он выразил неумолимое презрение к незнакомой среде и к местным жителям. «Уединение и простота» были в дефиците. «Остов сосновый трещит, скрипят, напрягаясь, канаты», один из множества черноморских грузовых кораблей «стонет от той же беды», писал он. Каждый день «жизнь безотрадна моя». «Скорбные элегии» пропитаны жалостью к себе, которую прерывает только молитва Дионису, богу вина.

Больше всего таких римлян, как Овидий, беспокоило не то, что они оказались в отрыве от цивилизации на границах империи. Проблемы возникали из-за людей, с которыми приходилось сталкиваться, – этнических сарматов, гетов, даков и фракийцев, – а также из-за их разнородных языков, традиционной одежды и культурных обычаев, в которых, казалось, насилие непостижимым образом возводилось в культ. Сам Овидий никогда не выделял одну группу как более устрашающую, чем другие. С некоторой долей поэтического преувеличения он и другие авторы объединили разные народы в один собирательный образ, который римлянам в метрополии наверняка казался ужасным и пугающим.

Местные жители шатались по деревням с оружием: «Сбоку привесив, ножи каждый тут носит дикарь»{31}, и редко можно было встретить всадника без лука, колчана и «стрел с острием, смоченным ядом змеи». Даже их «трёп», как называл это Овидий, заставлял его вздрагивать. «А на людей погляжу – людьми назовешь их едва ли, – сказал он. – Злобны все как один, зверствуют хуже волков».