Алатырь-камень

А на выходе из храма Святой Софии уже держал под уздцы коня, покрытого ковром, сам эмир Волжской Булгарии Абдулла ибн Ильгам. Войти в христианский храм ему не позволяла вера, а вот постоять возле него, чтобы помочь еще больше возвеличится своему другу, – это всегда пожалуйста.

Помогал же Константину вздеть ногу в стремя еще один польский князь – Конрад Мазовецкий. Единственный изо всех, кто присутствовал на этом венчании, он был даже не серьезен, а мрачен. У Константина при одном взгляде на его угрюмое лицо где-то там в глубине души закопошилась совесть, утверждая, что, как бы сам князь, то есть теперь уже царь, ни называл свое поведение, на деле это был грубый и ничем не прикрытый шантаж.

«Заткнись, старая, – грубо буркнул ей Константин. – В конце-то концов, он от меня получит намного больше. Зато если бы он отказался это сделать, то как знать – через полгода-год ему опять пришлось бы раздевать своих несчастных шляхтичей. Хотел бы я знать, что унизительнее?»

Совесть что-то обиженно мяукнула, но смолкла, многозначительно напомнив под конец, что самый первый из римских императоров весьма плохо кончил. Но настроения Константину это уже испортить не могло – уж слишком громко и слишком искренне ревели от восторга его воины, которых от души поддерживали ликующие киевляне и весьма многочисленные гости, приветствуя первого русского царя.

Глава 6 Боги бывают разные

От воспоминаний его отвлек Святослав, который бережно взял отца за руку. Константин открыл глаза.

–  Прости, батюшка, что разбудить посмел, но мы уже к Онегограду скоро подъедем. Не повелишь ли дружинников вперед отправить, дабы упредили да покои приготовили?

Предлагая это, Святослав тем самым выказывал не только предусмотрительность. Просто ему нравились такие торжественные встречи. В первую очередь оттого, что и сам он на них был вторым по значимости лицом, то есть в центре внимания. Причем вторым – когда подносили хлеб-соль, а во время торжественного богослужения в честь такого славного события и во здравие царя, он частенько и вовсе становился первым, поскольку государь нередко позволял себе поблажку и в церкви не появлялся, ссылаясь на усталость, одолевшую его в дороге.

–  Да нет, не нужно, – отмахнулся Константин. – Проверка по-настоящему хороша, когда она неожиданна. А эта встреча с хлебом-солью, да еще молебен торжественный нам лишь время затянут.

Святослав расстроенно вздохнул:

–  Дивлюсь я тебе, батюшка-государь. С одной стороны поглядеть, так ты самый что ни на есть христианнейший владетель. И церкви новые возводишь, и вон сколь людишек из темных народцев, которые теперь под твоей дланью, к истинной вере примучил… А с другой…. Один Всевед чего стоит! А ведь ты и с иными жрецами тоже в дружбе пребываешь, кои нашего Христа на дух не признают, молятся своим деревянным истуканам в лесах да у озер. Тоже мне боги, – фыркнул он презрительно. – Огонь поднеси, и нет их.

–  Истуканы, говоришь, – протянул Вячеслав. – А ты, царевич, иначе подумай, – хитро улыбнулся он. – В церквях-то ведь иконам молятся, а они тоже деревянные. Огонь поднеси, и нет Иоанна Крестителя или там, скажем, младенца Христа вместе с его мамашей.