Альбедо (СИ)

Сейчас ему наплевать на все, кроме мутной, поднимающейся как ил со дна, тянущей боли и невыносимо-раздражающих воплей за стеной.

Ревекка тем временем завела арию Casta Diva[4], отчаянно перевирая слова.

— Нет, это невыносимо! — Генрих поднялся, роняя стул. — Я велю ей замолчать, пока она не рассердила гостей или, того хуже, отца!

Как был — в не застегнутом кителе, — прошел через салоны. Сейчас он завидовал гвардейцам — этим бесстрастным истуканам с пышными плюмажами на киверах, — казалось, им нет дела ни до самого Генриха, ни до истошных завываний кронпринцессы, ни до тяжелого аромата лилий, удушающей волной накатившего с порога.

Прикрывшись рукавом, остановился в дверях.

Его не услышали.

Ревекка, экзальтированно запрокидывая голову с крупно завитыми буклями, старательно выводила:

— Ah! bello a me ritorna
Del raggio tuo sereno![5]

Ее пальцы — крепкие, недлинные, более подходящие дочери мясника, чем принцессе, — терзали клавиши. Стоящая рядом молоденькая гувернантка с готовностью перелистывала страницы нотной тетради, тогда как вторая — немного поодаль, — энергично взбалтывала что-то в бокале, и серебряная ложечка била о края — цок! цок! — будто колотила прямо по мозжечку.

— Прекра… тите, — подавляя дурноту, выдавил Генрих. Капля пота скользнула на губы, и он слизнул ее языком. — Тихо, я сказал!

Ложечка в последний раз брякнула о край бокала. Ревекка, сбившись, выдала такой раздражающе-визгливый аккорд, что Генриха затрясло.

— Какая поразительная… бесцеремонность! — давясь словами, заговорил он, ненавидя сейчас и жену, и ее служанок, и все, на что ни падал взгляд: массивные вазоны с лилиями, картины в игривых рамах, цветные подушки, статуэтки, забытую в кресле вышивку. — Вы видели, который час? У нас сегодня гости… Герр посол устал с дороги и хотел бы отдохнуть. Я пытаюсь читать, в конце концов! — и, поймав улыбчивый взгляд служанки, сорвался на фальцет: — Все вон! Живо!

Женщины подхватили юбки и порхнули из комнаты. А Ревекка осталась.

— Друг мой! — сказала, поднимаясь. — Не сердиться, да? Я собралась пить сырой яйцо, чтобы делать голос чистым и красиво. Я знать, вы любитель музыки!

— Ненавижу музыку, — дрожа, ответил Генрих. — Уж точно не вашу.

— Да-а? — брови Ревекки обидчиво изогнулись. — Но его величество Карл Фридрих ценить мой игру! Он сказал: «Сударыня, вы крайне усердны!»

— То была вежливость, не похвала, — со злой радостью Генрих отметил, как по щекам Ревекки поползли красные пятна. — Вы играете ужасно. И поете тоже.

— Коко… — Ревекка заломила руки и подалась навстречу. Ее глаза, округлившиеся и блеклые, набухли слезами. — Я желать сюрприз… вам и вашей матушке!

— Моя матушка считает вас пустоголовой курицей! — резко оборвал Генрих, отпихивая супругу. — И я полностью разделяю ее мнение, потому что вы глупы! Несносны! Никчемны!

Не скрывая раздражения, смерил ее сверху вниз, отмечая напудренное, но не ставшее от этого ни моложе, ни привлекательнее лицо; подвитые по устаревшей моде кудри; прыгающие влажные губы… Он целовал их той ночью? Спаси, Пресвятая Дева! И эти нескрываемые слезы, и эта покорность разозлили Генриха, и захотелось сделать еще больнее.

— Не трогайте больше фортепиано, — глухо сказал он. — Это семейная реликвия. И не смейте петь! Вы делаете это хуже ослицы, — вышагнув за порог, подумал и добавил: — И танцуете как верблюд!

Только потом захлопнул дверь.

Из-под перчаток — сноп искр. Под ногами захрустели обуглившиеся ворсинки ковра: Генрих давил их с особым злорадством. Так, так! Он слышал за спиной приглушенные рыдания, но вместо раскаяния вспыхнул еще большим гневом.

В кабинете уже поджидал Андраш.

— Приступим к делу, — с усилием проговорил Генрих, падая в кресло. Адъютант — удивительно повзрослевший, взлохмаченный и румяный, пахнущий морозом и дымом, — отнял руку от козырька и, бодро чеканя шаг, да так, что под каблуками потрескивал паркет, приблизился к столу.

— Копии приказов. Чертежи. Протоколы. Сметы, — говоря, выкладывал из саквояжа бумаги. — Галларские фабриканты любезно предоставили мне необходимую документацию. Устроили экскурсию по цехам. Я записал кое-что, — на стол легла пухлая тетрадка, — тут бы привлечь авьенских инженеров, тогда можно наладить собственное производство.

— Я ознакомлюсь на досуге, — пообещал Генрих, пряча тетрадь в секретер.

— Но партия безнадежно испорчена?

— Весь заказ, ваше высочество. Галларцы недоумевают: в бумагах стоят ваши подписи.

Генрих трясущейся рукой подвинул бумаги. Его подпись — размашистая, витиеватая, скрепленная гербом, — гордо красовалась на законном месте. Вот только диаметр не тот, и технические характеристики в утвержденных чертежах чуть-чуть разнятся с исходными.

Крохотная ошибка на бумаге и полный провал в результате.

— Ошибки быть не могло, — сквозь зубы процедил Генрих, оттирая пот. — Все утверждено советом министров.

— Ошибка вкралась при передаче на производство, — подсказал Андраш. — Обратите внимание на фамилию.

— Граф Латур? Мы не знакомы.