Альбинос

Я довернул штурвал, но омеговский водила сбросил скорость. До холмовейника оставалось всего ничего, мы неслись прямо на него. На палубу выскочила Эви, потрясая бутылкой, из горлышка которой торчала скрученная жгутом тряпка. Я повернул штурвал в другую сторону, «Зеб» качнулся, объезжая холмовейник. Эви присела, щелкнула зажигалкой, сделанной из гильзы. Тряпка вспыхнула, и она побежала к носу, но повалилась на палубу, когда вновь застучал пулемет.

– Бросай ее! – завопил я, представив, как горючий коктейль взрывается посреди «Зеба», как загораются доски, и полыхнувшая смесь проливается сквозь щели в трюм, к бочонкам с топливом, ручейки огня текут в машинный отсек…

Теперь палили все преследовавшие нас солдаты: сухо кашляли револьверы, трещали автоматы, гремел пулемет.

Пули лязгали о борта, рубку простреливали лучи солнечного света из дыр. Холмовейник высился по левую руку, мы почти поравнялись с ним, омеговские машины вновь слегка отстали. Эви вскочила на качающейся палубе, прыгнула к носу. Казалось, бутылка в ее руках горит. Цыганка швырнула ее через ограждение, и бутылка упала на покатую вершину холмовейника.

И взорвалась, обдав его шипящими огненными брызгами.

* * *

Бесполые ползуны-строители стаскивают для своих обиталищ все, что попадется в округе: арматуру, куски шифера и асфальта, кирпичи, трупы, кости, ветки, кору и доски. Они смачивают песок клейким веществом из своих желез, высохнув, тот становится очень твердым.

В поверхности холмовейников всегда есть трещины, наверное, строители оставляют их намеренно: влажные шкуры ползунов выделяют какой-то газ, если холмовейник герметично закупорен, то днем, пока они прячутся от солнца, газ переполнит их норы и, чего доброго, взорвется. А так он выходит наружу сквозь трещины – именно поэтому даже днем к холмовейникам лучше не подходить, от испарений ползунов кружится голова и тошнота подступает к горлу.

Когда бутылка взорвалась, во все стороны вдоль трещин побежали сине-зеленые дорожки пламени.

А потом наружу полезли ползуны-солдаты, чьи железы выделяют не клей, а кислоту.

Я увидел, как по всей поверхности открылись выходные отверстия нор, как покатился по склону человеческий череп, отлетел в сторону кусок шифера, затрещала доска, шевельнулся пласт глины… Из нор показались ползуны, похожие одновременно на гусениц и кротов, заспешили вниз. Некоторые попадали в ручейки пламени и корчились. Из безглазых морд торчали поджатые конечности, похожие на ножки саранчи.

Самоход пронесся мимо. Пламя угасало – накопившийся за день газ выходил через отверстия, открытые ползунами.

Ночью солдаты далеко отползают от своих обиталищ в поисках пищи, но под солнечными лучами, особенно в сухой сезон, они быстро гибнут. Однако, если холмовейнику грозит опасность, солдаты бросятся в бой при любом солнце, защищая сидящую глубоко под землей матку и ползунов-строителей.

Через миг песок вокруг холмовейника кишел гибкими осклизлыми телами. А еще спустя пару мгновений на этом месте оказались омеговские машины.

Под колесами «Зеба» застучали камни, он закачался, и я вцепился в штурвал. Два серых холма впереди будто парили – облако цементной пыли висело над ними.

– А! – крикнула Эви, появляясь в дверях рубки. – Видел, как я его? Видел?! Глянь, что там творится!

Я оглянулся – в разбитом оконном проеме, как в картинной раме, предстал холмовейник, из которого все еще лезли солдаты. Оба сендера каким-то чудом успели свернуть, объезжая опасное место, но три мотоциклетки были атакованы ползунами. Они прыскали кислотными струями, те били в машины, прожигая резину, одежду и человеческую кожу, оставляли на металле темные потеки. Омеговцы стреляли в ответ, одна машина быстро вырвалась из опасной зоны, вторая перевернулась, когда с оси слетело колесо, а третья вдруг резко свернула – и врезалась в холмовейник.

– Гляди, куда едешь! – заорала цыганка.

Выяснилось, что я чуть не повел «Зеба» прямиком на склон, где самоход застрял бы в рыхлом цементе. Направив машину в узкий просвет между холмами, полный мельчайшей цементной взвеси, я сказал:

– Возьми платки из аптечки. Смочи водой, один мне дай, второй на лицо натяни. Пылью этой дышать вредно, легкие забивает.

Повязав платок так, чтобы закрывал и рот и нос, я опять взялся за штурвал. Холмы остались позади, солдаты пока не показывались, мы слышали то стихающее, то усиливающееся гудение моторов и приглушенный стук пулемета.

– Надолго их остановили, – пробубнила Эви сквозь повязку. – Двум мотоциклеткам конец, и людям в них. Но остальные, как в себя придут, взбесятся и за нами обязательно поедут. Щас жарко слишком, сам знаешь, ползуны на солнце далеко от холмовейника не отойдут. Омеговцам только немного отъехать надо.

– Это понятно, – сказал я. – Но берег рядом совсем.

Не знаю, кто превратил это сооружение в мост, подперев деревянными брусьями и постелив поверх палубы доски. Теперь длинный понтон протянулся от берега наискось ко дну высохшей реки, где виднелись неказистые постройки.

– Это и есть твой Карьер? – спросила Эви. – Не сильно впечатляет.