Александр Абдулов

И как странно жизнь устроена, конечно. Никто ничего не знает, никто ничего не ведает. Делаем вид, что знаем и делаем вид, что ведаем, а на самом деле ничего не знаем. Поехали мы праздновать день рождения последней Сашиной жены — замечательной и очень красивой женщины, очень нежно и по-настоящему к Саше относящейся, — Юли. И поехали мы на какой-то такой маленький стадион в Адлере, где-то под Сочи. Там был сооружен гигантский аквапарк. И почему-то у Сани возникла дикая идея, чтобы мы забрались на самую высокую точку аквапарка и оттуда скатились, гикая и вереща, как бы в честь дня рождения Юли. И мы в этом аквапарке, значит, поперли по лестнице. Я говорю: «Давай отсюда, Саш, спустимся!» Он говорит: «Не, отсюда не надо. Мы самую невероятную, самую высокую точку найдем, и как катанем оттуда!» Катать нам вообще-то особенно нельзя было. Потому что Саша уже был после своей сосудистой операции, а я был почти после стендовой операции на сердце. И мы все-таки поперли туда наверх… Я говорю: «Ну катись первый, Саша!» А наши более умные товарищи стояли внизу и махали нам руками в ожидании того, как мы катанем. Ну Саня как-то сел на что-то и с диким визгом и свистом укатил вниз. Я остался совсем один, и у меня не было ни малейшего желания катануть вниз. Тем более что Саша уже где-то извивался в какой-то трубе, а потом из трубы вылезал. Я думаю: «Зачем я буду сейчас со стендом в сердце заниматься этим маразмом?»

Карнавал

Но тем не менее я сел тоже на какой-то круг. И со свистом покатил… Ветер в уши, ноги в стороны, руки в стороны, в трубу, из трубы у-у-у-у-у… Чего происходило, я так и не понял. Я понял только то, что я вылетел с какой-то дикой скоростью почему-то не вниз, а слегка вверх. И уже пролетев немного, меня перевернуло, перекосило, перекинуло, и я башкой вниз ушел под воду. Вода бурлит, шумит. А я слышу, как они хохочут, как им весело! Я башкой под воду ушел — а им весело! А я, попав башкой под воду, понял, что я не могу вывернуться назад, у меня ноги вверху, голова внизу. И я понимаю, что я не тону, а что я уже утонул. Еще несколько секунд, и я просто начну пить эту воду. Потом мне Юля рассказала, что все с восторгом наблюдали, как я взлетел вверх, как я перевернулся, и как я ушел головой вниз, и как стал болтать ногами. Так было смешно, так было замечательно, все думали, что я так вот прикалываюсь и прикалываюсь! И чем пуще я «прикалывался», тем веселее народ становился. И вдруг Саня сказал: «Обождите, ребят, так он же тонет». Но никто ничего не понял: «Ха-ха-ха! Да нет, это он дурку гонит!» И Саня каким-то тигриным прыжком сиганул в этот самый бассейн, схватил меня и поставил меня на ноги. К тому времени я уже был синего цвета и у меня вода из ноздрей лилась. Таким вот образом Саня, можно сказать, меня спас от смерти в тот момент, когда всем было страшно смешно за мной наблюдать, как будто я не умираю, а прикалываюсь. А я на самом-то деле тонул и умирал, а Саня меня спас.

* * *

Саша был необыкновенно душевным чутким человеком. Вот это был действительно не холодный ум и не воспаленная чувственность. Была такая душевная чуткость. Она распространялась прежде всего на тех людей, которых он любил. Я никогда в жизни не слышал, как Саша читает стихи, и не представляю себе, как он это делал. Но Саша очень любил и читать, и петь. Когда он пел, может быть, в эти моменты особенно ясно и особенно рельефно выражался для слушателя вот этот его тончайший внутренний поисковик. Это было действительно необыкновенно выразительное пение. Хотя, конечно, никаких певческих дарований он не проявлял. Но я помню, мы снимали один кусочек в фильме «О любви», когда он остается один, ему изменила жена, и он это увидел своими глазами — абсолютно обманутый одинокий человек. Он остается один и там поет: «Утро туманное, утро седое». Пел он замечательно, просто замечательно…

* * *

У нас еще была одна история. Мне позвонили с Первого канала, кто-то из заместителей генерального директора говорит: «Мы сейчас делаем передачу. Воту нас будут петь дуэтом Пугачева и Галкин, еще кто-то». Я говорю: «Я очень рад. И что?» Они говорят: «Мы очень хотели бы, чтобы вы с Абдуловым спели что-нибудь вдвоем». Мне очень понравилась эта идея! Я говорю: «Я согласен. Вот только позвоните Абдулову и скажите, что я буду с ним петь, но только песню „Если радость на всех одна, на всех и печаль одна…“». Мне говорят: «Какая прелесть! Сейчас же позвоним Абдулову!» Перезванивают через двадцать минут: «Знаете, Адбулов отказался…» Я говорю: «Почему? Мы бы так хорошо это спели». — «Он сказал, что он не может объяснить вашего репертуарного выбора». Я тоже тогда, посмотрев со стороны, не смог объяснить свой выбор. Но думаю, у нас очень хорошо должно было бы получиться: «Если радость на всех одна, на всех и печаль одна».

* * *