Александр Александрович Богданов. Сборник статей

Во имя нашего Завтра – сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы.

(В. Кириллов. «Мы»)

Богданов, наставник пролетарских творцов, мечтает о «могучей простоте форм», в которой наиболее точно найдет новое искусство разрешение своей организационной задачи. Ему хотелось бы, чтобы пролетарский мастер был не ювелиром, изощренным и утонченным (за чем, по его мнению, обычно стоит в искусстве «отживающий, внутренне пустеющий, мельчающий мир»), а «кузнецом в мастерской титанов»[727]. Склоняясь в своих конкретных профессиональных советах поначалу к ориентации на правильно-ритмический стих с простыми рифмами, Богданов обосновывает это, как всегда, трудово-практически – «царством строгих ритмов» рабочей обстановки пролетариев; однако надеется, что по мере развития и изменения их жизни им станут ближе и понятнее более сложные и причудливые «ритмы живой природы», и тогда из их творчества исчезнет однообразная «механическая повторяемость», отражение нынешнего машинного фабричного мира.

В статье «О художественном наследстве» (1918) Богданов особенно удачно суммирует свою коллективно-трудовую, «все-организационную» позицию, единую по отношению ко всем сторонам общественного процесса, будь то техническая (борьба с природой, организация «внешнего мира в интересах своей жизни и развития»), экономическая (организация «отношений сотрудничества и распределения» для той же борьбы с природой), наконец, идеологическая (организация опыта, переживаний, чувств, мыслей как регулятивных «орудий для всей своей жизни и развития»)[728]. В области искусства как особой части идеологии пролетариата перед ним стоят две по существу неразделимые задачи: собственно творческая – «сознать себя и мир в стройных живых образах, организовать свои духовные силы в художественной форме» и вторая, связанная с критическим овладением всем самым ценным и великим в духовном, культурном наследии прошлого. Полагая себя «свободным мыслителем», Богданов не отбрасывает даже религиозного достояния, наподобие «наивного», «свирепого атеиста», что «во всякой религии видит только суеверие и обман»[729]. Он учит свой любимый класс видеть в религиозном творчестве и первичную его синкретическую, «народно-поэтическую» основу, «художественное богатство народного опыта»[730], но главное – понять смысл авторитарного принципа и отношения, запечатленных, по Богданову, в религии, и более того суметь «оценить значение авторитарных элементов нынешнего общества, их взаимной связи и отношения к социальному развитию»[731]. Вот так неожиданно, через вникание в суть религиозного явления, Богданов предупреждал о грозящих явлениях новых «богов» и нового массового им поклонения: «В новом свете выступает роль партийных вождей – авторитетов – и значение коллективного контроля над ними…»[732]

Если овладение религиозным наследством для Богданова имеет во многом предупреждающее значение (он не хочет видеть в нем главного – выражения или творчества высшего бытийственного идеала), то с художественным достоянием прошедших веков – дело для него обстоит иначе: в художественных формах минувшего кристаллизуется «организационный опыт» тысячелетий, ставятся и решаются «организационные задачи о человеческой душе», раздираемой противоположными, часто равномощными импульсами (в связи с этим Богданов интересно анализирует образ Гамлета), созидаются «идеалы – умственные модели организации», в которых немало ценного и «для класса – организатора будущего»[733]. Необходимо лишь пересмотреть их, творчески переосмыслить с «организационной коллективно-трудовой точки зрения» – и тут особенно важна работа пролетарской критики.