Александр Александрович Формозов (1928–2009). Послесловие

С.П. Щавелев Классик и диссидент российской археологии. А.А. Формозов. (Замечания на очерк Л.С. Клейна «La b^ete noire советской археологии»)

«Звучал с небывалой силой

Лозунг её простой:

«За свободу Франции милой!

Кто любит меня – за мной!»»

В. Солоухин. Лозунги Жанны Д 'Арк.

Как и всё, что пишет Лев Самуилович Клейн по истории археологии, его социально-психологический портрет А.А. Формозова вышел увлекательным и познавательным, особенно для провинциальных и молодых археологов и вообш,е гуманитариев, с Александром Александровичем лично не сталкивавшихся. Однако те, кто его близко знал, заметят в этом тексте ряд шероховатостей и пробелов. Обращая на них внимание автора и будущих читателей, я заранее признаю, что даже и без таких поправок очерк готов к публикации и нуждается в ней. По большому счёту, перед нами текст, исполненный научной глубины, правдивости и дружеской симпатии к нашему герою. А такое сочетание в нашей историографии большая редкость.

Предлагаемые мной поправки и добавки будут выделены жирным шрифтом. Я высказываю их более или менее по ходу клейновского очерка. Мелкие уточнения, с которыми автор согласился, я сейчас снял. Исходный текст обозреваемого очерка внутри моего отзыва приводится курсивом.

А вот почему я сразу написал свой отзыв – изначально личное письмо к автору, но именуя его в третьем лице, то есть как официальную рецензию – бог весть. «…Не написал – / случилось так» (А.А. Вознесенский). Наверное, было предчувствие «по Фрейду» продолжения совместной работы над этой темой. А то и подсознательно рассчитывал на публикацию, с которой Лев Самуилович любезно согласился.

Итак, вот что мне показалось необходимым поправить в увлекательном варианте интеллектуальной биографии моего наставника по истории науки.

По нескольким глагольным оборотам видно, что очерк заготавливался автором тогда, когда А.А. был ещё жив. Теперь соответствующие пассажи лучше перевести в прошедшее время. «…Этот эпитет не подходил к Формозову…», хотя бы в нынешнем нашем понимании.

Ближайшие«предки – священнослужителив Поволжьем. А.А. всегда подчеркивал свою разночинную и даже провинциальную генеалогию (что немаловажно для оценки дальнейших упоминаний о его принадлежности «к сливкам русской интеллигенции», «рафинированным москвичам» и т.п.). Некий снобизм, у А. А., конечно, чувствовался, особенно на письме, гораздо меньше при личном общении, но степень интеллигентского высокомерия Формозова у Л.С. Клейна кажется мне преувеличенной; может быть, подпитанной неизбывным комплексом принижения евреев в России и в СССР. Те, у кого комплексов при живом общении было меньше, не чувствовали никакого отчуждения. Вопреки разнице в возрасте, месте жительства, вообще профессиональном статусе. Например, директор музея истории Санкт-Петербургского университета Игорь Львович Тихонов при встрече мог броситься к нему с восторженным кличем: «Сан Саныч! Дорогой!» и т.д. в этом роде. И помрачневший на восьмом десятке лет Формозов в ответ улыбался, как в молодости… Конечно, если перед ним человек был хороший.

Коллега А. А. по Институту археологии Александр Сергеевич Смирнов[4] подтверждает сказанное: «У меня капитал общения с А.А. невелик… В основном это встречи в стенах института и лишь в последние годы [его жизни] несколько встреч у него дома. Тем не менее, осмелюсь поддержать Вашу точку зрения, что А. А. в личном общении был весьма демократичен и никакого снисходительного тона к собеседнику я при наших разговорах не заметил. Скорее, подчёркнутую доброжелательность, особенно при домашних беседах. Он сам мог предложить свои услуги в обсуждении той или иной темы, проблемы. Да и в институт он не ленился приходить (даже после увольнения), чтобы обсудить с коллегами интересующую его тему, дать или получить новую книгу и т.п.» (А.С. Смирнов – С.П. Щавелёву. 8. 01. 2011 г.).