Александр Блок

А. Турков АЛЕКСАНДР БЛОК

*

Издание второе, исправленное

© Издательство «Молодая гвардия», 1981 г.

I

…Любительская фотография любительского спектакля. Совсем юная девушка в костюме Офелии стоит лицом к зрителю, и, коленопреклоненный, созерцает ее Гамлет.

«У обоих удивительные лица, — передает свое впечатление от снимка одна мемуаристка. — Никогда, ни в каком девичьем лице я не видела такого выражения невинности, какое было у нее. Это полудетское, чуть скуластое, некрасивое по чертам лицо было прекрасно. А его лицо — это лицо человека, увидевшего небесное видение».

Принц и его избранница… Их полный робкой недосказанности диалог продолжался и за задернутым занавесом. «Мы были уже в костюмах… и гриме. Я чувствовала себя смелее, — вспоминает «Офелия». — Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ плащ золотых волос, падающий ниже колен. Мы сидели за кулисами в полутьме, пока готовили сцену… Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда… мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора».

После спектакля они так и ушли в костюмах (переодевались дома), и пока семнадцатилетний «принц» и шестнадцатилетняя «Офелия» медленно спускались от сенного сарая, преображенного в театр, под гору, сквозь совсем молодой — им под стать — березничек, впереди «медленно прочертил путь большой, сияющий голубизною метеор».

И обоим это показалось предзнаменованием.
Тебя венчала корона
Еще рассветных причуд.
Я помню ступени трона
И первый твой строгий суд…
Кто знает, где это было?
Куда упала Звезда?

(«Тебя скрывали туманы…»)

Так вспоминал «Гамлет» этот вечер спустя несколько лет. Реальность похожа здесь на зыбкое отражение в воде. Подмостки сцены превратились в трон, венок — в корону, знакомая с детских лет девушка, живущая в соседнем имении, — в безумную Офелию.

Уже написана чеховская «Чайка», и все происходящее может показаться удивительно похожим на нее. Молчаливый юноша в черном колете и берете, со шпагой, пишет стихи, становящиеся год от году туманнее и страннее, а потом и пьесы его вызовут нарекания. Как и Треплев, прослывет он декадентом. А его спутница станет, как Нина Заречная, актрисой и будет блуждать по России, сомневаясь в том, есть ли у нее талант. И сама их любовь подвергнется таким тяжелейшим испытаниям, что по сравнению с ними даже печальный финал чеховской пьесы покажется наивной, старомодной акварелью.

Но пока «Гамлет» и «Офелия» еще очень неопытны и в жизни и на сцене. И небеса над ними вроде бы безоблачны, как в раннем детстве, когда отец «Офелии», ничуть не похожий на льстивого Полония, осведомлялся у гамлетовского деда: «Ну, как ваш принц поживает? А наша принцесса уже изволит гулять».

У ректора Петербургского университета Андрея Николаевича Бекетова четыре дочери: Катя, Соня, Саша (Аля, или Ася, — зовут ее в семье) и Маня. У них есть тетрадка «Касьян», куда раз в четыре года 29 февраля («Касьянов день») они записывают важнейшие события и свои гадания о будущем.

«В 1880 году, — пишут они в 1884-м, — приехала Аля из Варшавы с мужем, решилась с ним разойтись и остаться у нас, 16-го ноября 1880 г. родился у нее в ректорской квартире сын Саша… Саша ангелочек прелестный… Все вообще его любят…»

Действительно, как когда-то его мать, он всеобщий кумир и баловень. В кабинете деда он рассматривает изображения различных зверей в толстых томах «Жизни животных» Брема, а потом шествует к бабушке, откладывающей ради его прихода очередной перевод или статью, над которыми она вечно трудится.

По вечерам няня читает: «Гроб качается хрустальный, и в гробу хрустальном том спит царевна мертвым сном…»

За окном — «Невы державное теченье, береговой ее гранит». Весной мимо начинают сновать баржи и лодки. Стоя на подоконнике, поддерживаемый кем-нибудь из взрослых, ребенок часами дожидается, пока не раздастся хриплый гудок буксирного парохода. «Сморкается!» — радуется мальчик. Или ждет, когда из Петропавловской крепости в полдень грянет привычный выстрел, вплетающийся в любимую «Сказку о царе Салтане»: «Пушки с пристани палят, кораблю пристать велят…» Так очень рано в детскую память западает «веселое имя: Пушкин».

С ребенком все возятся. Читают ему непременного', «Степку-растрепку», на котором воспитывались сами сестры Бекетовы, вспоминают сказку о принце Балдахоне, которую когда-то сложил для них отец и даже иллюстрировал собственноручными рисунками («…а на масляницу над его замком развевался огромный… блин!»), но декламируют уже и «Смальгольмского барона» Жуковского, и его переводы, и стихи Полонского.

Скоро он уже сам твердит их наизусть, порой при няне и маме, порой в полном одиночестве — для себя. «С раннего детства, — писал Александр Блок в автобиографии, — я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны, еле связанные еще с чьим-либо именем».