Александр Блок

Александре Андреевне было тогда восемнадцать лет, она была очень весела, кокетлива и грациозна. Тридцать пять лет спустя, посылая близкой знакомой снимок известного портрета М. И. Лопухиной работы Боровиковского, Александра Андреевна писала: «Эта Лопухина так на меня похожа, как я была в молодости, — мой портрет».

Через два года родные не узнали ее, похудевшую и побледневшую, с потухшими, испуганными глазами. Жизнь с мужем оказалась очень тяжелой. Он истерзал ее своим деспотизмом, вспышками ревности и яростного гнева, скупостью. Огорченные и возмущенные Бекетовы уговорили Александру Андреевну расстаться с ним, чтобы уберечь и себя, и новорожденного сына. Александр Львович противился этому решению: он продолжал любить жену и каялся в содеянном перед «мадонной» и «мученицей», как называл ее в письмах.

Вероятно, и ей нелегко дался этот развод. Ведь, как пишет с ее слов М. А. Бекетова, «в хорошие минуты он нежно ласкал ее, и они проводили много прекрасных часов за чтением и разговорами о прочитанном. Они перечитали вместе Достоевского, Льва Толстого, Успенского, Флобера, Гетева «Фауста», Шекспира, Шиллера и т. д. Ал<ександра> Андр<еевна> поразительно развилась за эти годы, вкусы ее стали серьезнее, глубже, для нее раскрылось многое, о чем она прежде не подозревала…». Впоследствии, когда Блок уже был взрослым, а Александр Львович умер, Александра Андреевна скупо обмолвилась в одном из своих писем: «…На днях я видела во сне его отца, как живого. Вот тут-то и есть точка моей боли». И хотя внешне она скоро оправилась и снова похорошела, разыгравшаяся драма обострила противоречивость ее характера, очень нервного с самого раннего детства.

Она была крайне порывиста, склонна к сильным увлечениям, раздражительна, неуступчива, категорична, эгоистична. Видимо, втайне она сама боялась своего характера. «…Ей казалось, — свидетельствует М. А. Бекетова, — что если она выйдет за любящего и солидного человека, то это положит конец той жажде жизни и тем бурным, легкомысленным порывам, к которым она была очень склонна в то время». Такого же мнения и отец, благосклонно относящийся к новому увлечению дочери — скромному, робкому гвардейскому офицеру. Отчимом Блока становится Франц Феликсович Кублицкий-Ппоттух. Из профессорского дома мальчик переезжает в казармы, шумная и разнообразная толпа гостей в бекетовской гостиной сменяется ординарной офицерской средой. Добряк Франц Феликсович обожает жену, но довольно равнодушен к ее сыну, даже ревнует ее к нему.

Александра Андреевна приходит к выводу, что снова сделала ошибку. Она теперь даже преувеличивает недостатки мужа, целиком погруженного в чуждые ей полковые интересы. С большим трудом выдерживает она роль хозяйки дома, вынужденной принимать сослуживцев и товарищей Франца Феликсовича. «Не налгать бы слишком, стараясь, чтобы не заметили, как ей трудно! Не обидеть бы кого!» — вот ее обычная мысль при этом. Припадки черной меланхолии и мизантропии усиливаются. Сама она кается в письме к матери (25 августа 1895 года), в своем «адском характере и дьявольской манере себя вести». Порой она жестоко обижает мужа, мать, сестер.

Вся ее любовь сосредоточивается на сыне. «Образ матери склоненный» — благодарное воспоминание, вынесенное Блоком из детских лет. В раннем детстве он был с нею особенно ласков, позже она стала не только его наставником в чтении, но поверенным его тайн, первым ценителем его стихов, внимательным и чутким советчиком. «Лучше бы писал да и писал, — не показывая никому, кроме своей матери, если есть она», — как характерен этот позднейший отзыв Блока об одном начинающем поэте!

Она приобщила его к той духовной жизни, которой жила сама, и в первую очередь к литературе. «Ведь писатели, те, которых я особенно люблю, это отцы моей церкви», — заметила она как-то.

Но эта материнская «церковь» отнюдь не отличалась благостностью, смирением, идиллическим покоем. Один из ближайших друзей Блока писал, что в Александре Андреевне «была ночь с мраком смертным, черным, как тень, поглощающая свет дня… Эта мрачная ночь была один из двойников в душе матери».

Он тут же оговаривается: «Но в душе матери, как и в душе сына, был другой двойник, светлый, как ясная ночь, простирающаяся всеми звездами своими к заре вечно нового дня». Однако и его свидетельство, и признания самой Александры Андреевны в письмах к близким людям, и воспоминания Л. Д. Менделеевой-Блок говорят о том, что материнское влияние на Блока было противоречиво. Л. Д. Блок склонна видеть в этой противоречивости исключительно одну сторону, влияние расшатанной, временами просто болезненной психики. И сама Александра Андреевна впоследствии, пережив сына, была готова принять на себя самые страшные вины. «Я безмерно и непоправимо виновата перед Сашей…» — говорится в ее письме к М. П. Ивановой 11/24 октября 1921 года.