Александр Блок

И все эти тревоги, предчувствия, надежды по-своему отражаются в современном искусстве. «Точно пробудилось какое-то неясное, может быть, еще мало выраженное, но уже ощутительное сознание необходимости чего-то нового, потребности освежить затхлый воздух, — размышляет сестра известного русского художника и сама художница, Е. Д. Поленова. — Все чувствуют, что подходит время каких-то перемен… Одни ищут, как бы устроить дело на новый лад, другие, напротив, думают о том, как бы только изгнать ненавистные новшества, незаметным образом вкравшиеся в их среду, и огородить себя от них вперед, чтобы защитить свои традиционные «здоровые» взгляды и принципы от того нового, бессмысленного вздору, что вносит подрастающее поколение художников в искусство».

«Здоровое», естественно, противопоставляется «больному». Действительно, в конце века часто говорят о «болезни» духа, о «больных» художниках, об «упадке» искусства. его «декадансе». «Декадентством» стали именовать все попытки новых исканий в искусстве и литературе, — вспоминал известный художник и историк искусства Игорь Грабарь. — Декадентством окрестили в России то, что в Париже носило название «L’ art nouveau» — «новое искусство». Термин «декадентство», или в переводе с французского — «упадочничество», был достаточно расплывчат… Декадентством было все, что уклонялось в сторону от классиков в литературе, живописи и скульптуре».

История сохранила ряд подобных оценок, поражающих ныне своей явной пристрастностью. О «вздоре», «кривлянье», «чепухе», «безобразии» новых художников писал, например, В. В. Стасов, запальчиво объявляя одним из «главных калек» М. Врубеля, удивляясь «нищенству воображения» В. Борисова-Мусатова, возмущаясь «таким неизвинительным, таким нестерпимым вещам», как картины Дега.

И в доме Менделеевых жена ученого, Анна Ивановна, художница-дилетантка и приятельница многих передвижников, презрительно и насмешливо демонстрировала знакомым иллюстрации Врубеля к Лермонтову, пока ее дочь Люба, которой эти рисунки очень нравились, не спрятала книгу под тюфяк своей кровати. Называют декадентской и одну картину О. М. Соловьевой, «…но что это значит, — замечает художница, — кажется, никто уж не знает; такие разные вещи так называются и так все злоупотребляют теперь этим несчастным словом. Что до меня касается, то я вообще считаю его большой похвалою, когда его говорят те, кто считает его бранным и презрительным».

Подобный разнобой в оценках объясняется и тем, что позиции деятелей «нового искусства» только казались однородными и монолитными. Впоследствии стало ясно, что мнимые соратники на деле решительно расходятся в своих целях.

Многие поразившие современников своей дерзкой непривычностью образы, мотивы, художественные приемы были порождены развитием человеческой впечатлительности, все большей изощренностью слуха и зрения. «Внимательное отношение к световым эффектам увеличивает запас наслаждений, доставляемых человеку природою», — признавал даже суровый критик одного из первых новых направлений в искусстве (импрессионизма в живописи) Г. В. Плеханов.

В стремлении художников и писателей к «схватыванию» и воплощению в искусстве ранее игнорировавшихся «мелочей» — оттенков настроений и восприятий, в придании им все большего веса и значения проявлялся в определенной мере протест против мощного потока стандартизации жизни. «Жизненный механизм направляет русло переживаний не туда, куда мы стремимся, отдает нас во власть машин, — писал Андрей Белый в статье «Вишневый сад». — Наша зависимость начинается с общих нам неведомых причин и кончается конками, телефонами, лифтами, расписанием поездов… Власть мгновений — естественный протест против механического строя жизни. Человек, изредка освободившийся, углубляет случайный момент освобождения, устремляя на него все силы души. При таких условиях человек научается все большее и большее видеть в мелочах. Мелочи жизни являются все больше проводниками Вечности. Так реализм неприметно переходит в символизм».

Символизм — одно из самых сложных и противоречивых направлений в русской литературе рубежа веков. Истоки символизма были довольно многообразны, различные писатели приходили к нему глубоко индивидуальными путями, придавая этому течению крайнюю пестроту, когда даже признанные «лидеры» его решительно расходились порой друг с другом в определении «метода чистого символизма».

С одной стороны, символисты опирались на идеалистические идеи Платона и любили выражать их гётевскими словами: «Все преходящее только символ». Для них все становилось мистическим, волнующе неясным. На каждый предмет ложится «отблеск, косой преломившийся луч божеского». Каждое событие земной жизни лишь обозначает, символизирует нечто совершающееся в ином, идеальном, потустороннем мире. Сама жизнь, по меткому определению современного исследователя Л. К. Долгополова, представлялась символистам «в виде некоего внешнего покрова, таящего в глубине своей нечто более важное, грозное и хаотическое, но не видимое «простым глазом».