Александр Блок

«Теперь и Сологуб воспевает барабаны. Северянин вопит: «Я ваш душка, ваш единственный, поведу вас на Берлин», — насмешливо и печально говорил Блок поэтессе Е. Ю. Кузьминой-Караваевой. И очень любопытно в его устах столь резкое высказывание об Игоре Северянине, в котором Блок прежде видел «настоящий, свежий, детский талант». Он считал, что, как в стихах героя «Бесов» Достоевского капитана Лебядкина, в северянинских «поэзах» за внешней пошлостью проглядывает искреннее чувство, и даже собирался написать об этом статью. Теперь же не без иронии сообщает жене о предполагавшейся постановке «Розы и Креста» силами петроградских литераторов: «Игоря Северянина предлагают в Алисканы…»

«И упал он силою, — писал Гоголь об Остапе, — и воскликнул в душевной немощи: «Батько! где ты? Слышишь ли ты?» Подобный скорбный возглас слышится подчас и со страниц блоковских стихов. Так из черновиков «Возмездия» вырос «Коршун» (1916):

Доколе матери тужить?
Доколе коршуну кружить?

И тут невольно вспоминаются его прежние строки:

Христос! Родной простор печален!
Изнемогаю на кресте!
И челн твой — будет ли причален
К моей распятой высоте?

(«Осенняя любовь»)

ХIII

«Поэмка», — занес как-то в записную книжку Блок, работая над «Соловьиным садом». Видимо, рядом с монументальным «Возмездием», которое все еще писалось в ту пору, новая поэма казалась чем-то миниатюрным. Но в слове «поэмка» сказалось и любовное отношение автора к своему детищу, которым он, по своим словам, «бахвалился» перед близкими.

«Соловьиный сад» создавался в пору увлечения поэта оперной актрисой Любовью Александровной Дельмас, которую Блок впервые услышал в январе 1914 года. Увидев Л. А. Дельмас в роли Кармен, поэт стал посещать все спектакли, где она играла.

«Как редко дается большая страсть, — записывал он много лет назад, в январе 1909 года. — Но когда приходит она — ничего после нее не остается, кроме всеобщей песни. Ноги, руки и все члены ноют и поют хвалебную песню… есть страсть — освободительная буря, когда видишь весь мир с высокой горы». Запев цикла «Кармен», вступление к нему овеяны дыханием этой подступающей бури:

Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет, —
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть…

Кармен, как молния, озаряет жизнь Хозе невиданным ярким светом, но блеск этот грозен: любовь к Кармен вырывает Хозе из привычной для него жизни.

Блок писал Л. А. Дельмас, что ее Кармен «совершенно особенная, очень таинственная». Но его собственная Кармен еще более оригинальна. Под впечатлением игры актрисы он создает свою трактовку и образа Кармен, и героя, одержимого страстью к ней, но не сливающегося с «пестрой толпою» ее поклонников: «Он средь бушующих созвучий глядит на стан ее певучий и видит творческие сны».

В первом письме к Л. А. Дельмас, говоря о своем «гимназическом» поведении (покупке ее карточек), Блок прибавляет, что «…все остальное как-то давно уже совершается в «других планах»…» Вот в таких «других планах» и предстает перед нами блоковская Кармен. «Все становится необычайно странным», как говорилось в ремарке пьесы «Незнакомка». «Кармен» делается непохожей на обычный цикл любовных стихов, и сама его героиня вырастает в символ «освободительной бури», порыв которой заставляет сердце «менять строй».

Цикл Блока — это «творческие сны» о Кармен. Исчезает не только «рыженькая, некрасивая» женщина, какой многим казалась Л. А. Дельмас вне сцены. Преображается и та, о которой с таким восторгом писала М. А. Бекетова: «Прекрасны линии ее высокого, гибкого стана, пышно золотое руно ее рыжих волос, обаятельно неправильное переменчивое лицо… И при этом талант, огненный артистический темперамент и голос, так глубоко звучащий на низких нотах. В этом пленительном образе нет ничего мрачного или тяжелого. Напротив — весь он солнечный, легкий, праздничный».

Первая строфа стихотворения Блока «Есть демон утра. Дымно-светел он…» почти воспроизводит реальные черты златокудрой героини. Во второй же, заключительной строфе героиня словно увидена в каких-то волшебных лучах, обнаруживающих глубинную суть вещей:

Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
Так этот лик сквозит порой ужасным,
И золото кудрей — червонно-красным,
И голос — рокотом забытых бурь.

Так образ «певучей грозы» не остается просто эффектной молнийной вспышкой во вступлении к циклу, а усложняется и обогащается оттенками, «другими планами».