ву. Поэт-немец поймет русского поэта гораздо скорее,
чем своего соотечественника, не причастного к искус
ству». И прибавил, что в тех иностранных писателях,
кого он знал, он никогда не видел другую националь
ность с чужими чертами, они были для него свои,
понятные.
Все эти разговоры велись, разумеется, не в начале
осени, а гораздо позднее. Повторяю, первые недели войны
я не встречалась с Блоком. В то время я была придав
лена событиями и не могла ни о чем думать, кроме того
ужаса, который заволакивал мой мир.
В конце августа я получила извещение о том, что
мой муж ранен, и поехала в Варшаву. Его привезли в
Петербург, и месяца через полтора он выздоровел.
Наконец наступило настоящее облегчение: Н. П., как
специалиста-инженера, перевели в мастерские автомо
бильной роты, которая формировалась в Петербурге.
Таким образом, три-четыре месяца я могла отдохнуть
от тревоги и стала опять посещать студию, бывать у
знакомых и встречаться с Блоком у Александры
Андреевны.
Однажды он пришел к Кублицким при мне в каком-
то особенном, заметно приподнятом настроении. Мы си
дели за чайным столом втроем и все время говорили о
Любе, которая была на австрийском фронте. Еще до
прихода Александра Александровича Александра Андре
евна сказала мне: «Саша послал Любе модные журналы,
сам ходил покупать». Я удивленно спросила, зачем ей
там моды. На это Александра Андреевна ответила:
«Саша знает, что она это любит — ее немного развлечет»...
Меня очень тронули эти «журналы»: в обычное время
482
Блок относился к таким вещам с насмешкой. Среди раз
говора Александр Александрович вынул из бокового кар
мана сложенные листы с напечатанными стихотворения
ми и передал мне их со словами: «Вот, Валентина Пет
ровна, это я хочу дать вам». Мне запомнилось мягкое
выражение его глаз в тот момент, печальный, исполнен
ный нежности, звук голоса. Я сразу поняла, что стихи
относились к Любови Дмитриевне. Я пробежала их гла
зами. «За горами, лесами, за дорогами пыльными, за
холмами могильными...»
Я невольно прочла вслух конец: «И сжимаю руками
моими чародейную руку твою».
В этом было столько Любы и Александра Александ
ровича!
Блок молчал, опустив глаза. На листках было напе
чатано еще два или три стихотворения. Кажется,
«Приближается звук...», «Протекли за годами года...»,
«Пусть я и жил не любя...». Эти листки не сохранились
у меня: они пропали вместе с шуточным письмом и не
мецким рецептом. Настроение всего вечера окрашивалось
цветом Любы. Мне ее тоже недоставало, и я рада была
ощутить хотя бы ее тень. Опять чудился запах «Розы
Коти» в комнате, где мы часто бывали все вместе, где
она смеялась своим искренним смехом.
Каждый час, проведенный с Блоком и его матерью,
вносил освежающую струю в мою жизнь. Здесь было
совсем по-другому, чем в других знакомых домах.
Мы не говорили о фронтах и не гадали о том, кто кого
победит. Если в разговоре Блока встречался мотив вой
ны, он тотчас же углублялся в обобщения и как-то ста
новился непохожим на жуткую злобу дня того времени.
Александр Александрович, разумеется, не мог и не хо
тел отмахиваться от происходящей трагедии, но он не
жил деталями ее, а всегда смотрел в будущее, кото
рое пугало его, пожалуй; еще больше. Последнее на
чало проскальзывать все чаще и чаще с конца 1915
года.
В феврале, до спектакля студии, Н. П. уехал в Бе
лосток, куда направили сформированную автомобильную
роту. Я поехала туда в начале марта и возвратилась в
Петербург осенью.
Тринадцатого октября у меня родился сын. Любовь
Дмитриевна согласилась быть крестной матерью. Первый
1/2 17*
483
мой выезд после болезни был к Блокам. С фронта при
ехал на несколько дней Н. П. Любовь Дмитриевна за
шла к нам и пригласила к себе от имени Александра
Александровича. Помню, как я радовалась предстоящему
свиданию с Блоком, радовалась, что буду за «блоковской
чертой» — и станет необычно. Собралась всегдашняя наша
компания в небольшом количестве. Весь вечер Блок был
в чудном настроении. После чая мы перешли в кабинет.
Соловьев и, кажется, Кузмин стали играть в шахматы.
Кому-то вздумалось держать пари за одного из них
Александр Александрович немедленно принял участие и
вошел в азарт. Ему скоро надоело дожидаться конца
партии, и он предложил просто играть в чет или нечет,
открывая наудачу книгу на какой-нибудь странице.
Стали играть все. Меня нисколько не увлекала игра, но
мне нравилось смотреть на смеющееся, азартное лицо
Блока, который веселился, когда выигрывал и проигры
вал, одинаково. В результате в проигрыше остался он
один, и все над ним потешались.
Мне было весело, как в былые времена на Лахтин-
ской и на Галерной. Я нисколько не подозревала, что
больше такой вечер не повторится никогда. Мы продол
жали видеться с Блоком еще почти полтора года и, слу
чалось, вели веселые разговоры, но уже не так.
Я уже упоминала о том, что Блок редактировал сти¬
хотворный отдел в «Журнале Доктора Дапертутто».
В первой книжке 1915 года напечатан «Голос из хора»
Как часто плачем, вы и я,
Над жалкой жизнию своей,
О, если б знали вы, друзья,
Холод и мрак грядущих дней!
С этих пор мрачные ноты все чаще встречаются и в
разговорах Блока. При свиданиях мы реже шутили и