го поэта в роли Самозванца, у ног Марины, в обличии
Барона, с монетой в руке у сундучка с деньгами, и, нако
нец, Дон-Жуаном, стоящим у кресла Донны Анны. Опять
та же простота в костюмах, особенно в костюме Дон-Жу
ана, который дан по внешности весьма примитивно, с явно
накладными усами и в одежде, только что снятой с Са
мозванца и тут же наскоро пригнанной к роли. (Это был
голубой атласный кунтуш, отделанный серебром, спе
циально сшитый мамой и тетей для роли Лжедмитрий.)
Воспоминание о «Каменном госте» хранит еще сле
дующий совсем деревенский анекдот: Командора играл
один из крестьянских подростков, и его появление, пере
одетого и напудренного, в самом драматическом финале
этой маленькой пушкинской трагедии вызвало ремарку
из публики: «Вишь, Ваньку-то мукой намазали». Взрыв
хохота, Донна Анна лежит в обмороке, потрясаемая
смехом, и бедный Дон-Гуан не знает, что ему делать:
132
смеяться ли вместе со всеми или трагически умирать на
подмостках.
Сцена у фонтана была внешне обставлена блестяще.
Один юный инженер, из партии враждебной бобловскому
театру, решил показать свое искусство: устроил на сцене
настоящий фонтан, который бил и играл при свете луны,
на фоне настоящих деревьев.
Но и здесь не обошлось без помехи. Когда поднимался
занавес, то он занес с собой вверх несколько травинок
(сцена была усыпана свежей травой), это мешало смот
реть, так как сцена была довольно низкой. И Дмитрию
все хотелось сделать такой жест, чтобы задеть как бы
нечаянно эту траву и смахнуть ее. Это отвлекало и ме
шало играть. И еще одно обстоятельство портило дело.
Однажды на репетиции Блок оговорился:
Монашеской неволею скукчая.
Поднялся смех, хохотал и он сам. Но всякий раз, дой
дя потом до этого места, он или останавливался, ИЛИ го
ворил «скукчая». На спектакле эту строчку он сказал на
рочно потише, чтобы не попасть впросак.
Одним словом, в этом Пушкинском вечере было не
без приключений, которым всегда полагается быть на
любительской сцене.
Играли в Боблове и на третье лето, 1900 года, но
Блок уже охладевал к этим затеям, почитая себя несколь
ко выросшим. В мае 1900 года он, видимо, под влиянием
возвращения в деревню, в Шахматово и Боблово, вспо
минает пережитое в третьем году уже как отошедшее:
Близка разлука. Ночь темна. 7,5
А все звучит вдали, как в те младые дни:
И полнится душа тревожно и напрасно
Воспоминаньем дальним и прекрасным.
У Менделеевых ставят сцену из «Женитьбы», он не
участвует, так как идут лишь женские роли. Затем в те
чение двух месяцев репетируют «Снегурочку», но не до
водят до конца. Блок — в роли Мизгиря, Любовь Дмит
риевна — Снегурочка. В это третье лето Александр Алек
сандрович играл только в водевиле «Художник Мазилка»,
вел главную роль и, говорят, был очень комичен.
133
Л. Д. БЛОК
И БЫЛЬ И НЕБЫЛИЦЫ О БЛОКЕ И О СЕБЕ
Dichtung und Wahrheit.
Goethe *
И к былям небылиц без счету прилыгал.
— Да, наверно все так и было!
— Мои рассказы, как все человече
ские слова, правдивы наполовину.
— Да, наверно все так и было. Да,
я это утверждаю! Потому что, слушая
вас, я страдал...
<Благословляю все, что> было.
Я лучшей доли не искал.
О, сердце, сколько ты любило!
О, разум, сколько ты пылал!
Непробудная... Спи до срока.
<А. Блок> 2
<1>
Когда писатель умер, мы болеем о нем не его скор
бью. Для него нет больше скорби, как отдаться чужой
воле, сломиться.
Ни нужда, ни цензура, ни дружба, ни даже любовь
его не ломали; он оставался таким, каким хотел быть.
Но вот он беззащитен, он скован землей, на нем лежит
* Поэзия и правда.
134
камень тяжелый. Всякий критик мерит его на свой ар
шин и делает таким, каким ему вздумается. Всякий ху
дожник рисует, всякий лепит того пошляка или глупца,
какой ему по плечу. И говорит: это Пушкин, это Блок.
Ложь и клевета! Не Пушкин и не Блок! А впервые по
корный жизни, «достоянье доцента», «побежденный лишь
роком»... 4
Мне ль умножать число клеветников? Ремесленным
пером говорить о том, что не всегда давалось и перу ге
ниальному? А давно уж твердят, что я должна писать о
виденном. И я сама знаю, что должна: я не только ви
дела, я и смотрела. Но чтобы рассказать виденное, нужна
точка зрения, раз виденное воспринималось не пассивно,
раз на него смотрела. Годятся ли те прежние точки зре
ния, с которых смотрела? Нет, они субъективны. Я жда
ла примиренности, объективности, историзма. Нехорошо
в мемуарах сводить счеты со своей жизнью, надо от нее
быть уже отрезанным. Такой момент не приходит. Я все
еще живу этой своей жизнью, болею болью «незабывае
мых обид» 5, выбираю любимое и нелюбимое. Если я нач
ну писать искренно, будет совсем не то, что вправе ждать
читатель от мемуаров жены Блока.
Так было всю жизнь! «Жена Александра Александро
вича, и вдруг!..» Они знали, какая я должна быть, пото
му что они знали, чему равна «функция» в уравнении:
поэт и его жена. Но я была не «функция», я была чело