Александр Блок в воспоминаниях современников. Том 1

к чему но обязывавшей приязни. С Зинаидой Гиппиус поддер¬

живались отношения крайне неровные, перемежавшиеся то не­

долгими сближениями, то резкими расхождениями. Таких в про­

шлом находившихся рядом людей, как Вячеслав Иванов и Геор­

гий Чулков, для Блока, говоря его же словами, уже «просто не

было». В сущности, все связи разорваны.

А ближайшее окружение составляли фигуры совсем мало­

заметные.

В 1916 году, собираясь на войну, Блок сделал такую запись:

«Мои действительные друзья: Женя (Иванов), А. В. Гиппиус,

Пяст (Пестовский), Зоргенфрей. Приятели мои добрые: Княжнин

(Ивойлов), Верховский, Ге. Близь души: А. Белый (Бугаев),

З. Н. Гиппиус, П. С. Соловьева, Александра Николаевна (Чебо-

таревская)» 1.

Маловато для окружения первого поэта России! И среди

перечисленных — всего лишь два значительных писателя: А. Бе­

лый и З. Гиппиус, да и те названы скорее как воспоминание

о прошлом («близь души»).

Все это не могло не сказаться на характере и на уровне мно­

гого из того, что написано о Блоке.

Иным мешала чрезмерная любовь к Блоку. Прежде всего

относится это к многоречивым писаниям его тетки и биографа

М. А. Бекетовой. Ее широко известные книги «Александр Блок»

(1922) и «Александр Блок и его мать» (1925) содержат множе­

ство драгоценных подробностей (главным образом о юных годах

Блока), но сбиваются на благостно-умиленное «житие».

Реальный облик мятежного и трагического Блока подменен

в этих книгах ангелоподобным ликом пай-мальчика, послушного

сына, любящего племянника, очаровательного баловня с у д ь б ы , —

так что остается просто непонятным, как столь благополучный

человек умудрился сочинить столь неблагополучные стихи.

В меньшей мере, но тенденция иконописания сказывается

и в других «семейных» воспоминаниях о Блоке.

С серьезной поправкой следует принимать и живо написан­

ные воспоминания В. П. Веригиной. Поначалу они подкупают

безотказной точностью памяти, но чем дальше, тем больше на¬

чинают раздражать дамской болтливостью и глухим непонима­

нием Блока.

Здесь Блок предстает целиком погруженным в «заботы су¬

етного света», этаким приятным весельчаком, «любимцем об­

щества». Конечно, временами Блок бывал легким, задорным,

1 А л е к с а н д р Б л о к . Записные книжки. 1901—1920. М.,

1965, с. 309.

18

веселым. Но в рассказе В. П. Веригиной приоткрывается лишь

одна, боковая, отнюдь не главная сторона блоковского мира.

Из этих воспоминаний мы почти ничего не узнаем о том, чем

в действительности жил и мучился Блок в решающие для него

годы. Очевидно, он просто не считал нужным делиться своими

мыслями и переживаниями в кругу милых молодых женщин, с

которыми на время свела его судьба.

Сам Блок знал цену этому своему окружению. Про

В. П. Веригину он записывает: «Хорошая, милая, но актриса и

болтушка» (VII, 139). Во всяком случае, нельзя не согласиться

с Г. И. Чулковым, который с полным основанием заметил, что

«Блок не был таким невинным, милым шутником, каким его

видела В. П. Веригина» 1.

Большую ошибку сделает тот, кто поверит в такого Блока.

Для того чтобы уберечь себя от подобной ошибки, достаточно про­

читать воспоминания другой женщины — серьезные, полные глу­

бокого исторического смысла воспоминания Е. Ю. Кузьминой-

Караваевой (Матери Марии).

Есть, однако, в мемуарной литературе о Блоке и некая об­

щая черта, проступающая в отдельных случаях то более, то

менее резко. Это — заданность образа Блока, связанная с особым,

«биографическим» прочтением его лирики. На такое прочтение

наталкивали и содержание и тон этой исповедальной лирики.

Лирическое «я» играет в стихах Блока громадную роль, пре­

вращает их в откровенный и искренний «дневник одной жизни».

В центре этого «дневника» стоит литературная личность автора

(лирического героя); она служит как бы стержнем, вокруг кото­

рого формируются и группируются лирические темы. За каждым

звеном «дневника» угадывается не просто какой-то безликий ли­

рик, но именно Александр Блок — поэт с именем и фамилией,

со своей личностью, биографией, судьбой и даже обликом («Влюб­

ленность расцвела в кудрях и в ранней грусти глаз...» и т. п.).

Тем самым подсказывалось подчас слишком прямолинейное

истолкование блоковской лирики: на поэта переносились не толь­

ко портретные черты лирического героя (в данном случае они, в

самом деле, в значительной мере совпадали), но и та сложная

метаморфоза, которую герой претерпевал в ходе развития своих

лирических сюжетов.

Сперва это серафический «отрок», молитвенно зажигающий

свечи перед алтарем Прекрасной Дамы. Далее — грешный «пото­

мок северного скальда», «завсегдатай ночных ресторанов», «пад-

1 «Ученые записки Тартуского гос. университета». Труды по

русской и славянской филологии, IV, с. 305.

19

ший ангел», спаленный цыганскими страстями. Наконец, в более

поздних стихах — трагический «стареющий юноша», «угрюмый

скиталец», «печальный, нищий», «жесткий» человек, рассказываю­

щий о своей нелегкой жизни, которая обернулась одновременно

и «восторгом», и «бурей», и «адом»...

Эти лирические обличья проступают то более, то менее отчет­

ливо во многих мемуарных рассказах о реальном Александре